– Ага. Близнеца.
– Гаврилу?..
– Вместо вас мы оставили в кровати его тело.
Поддонный ковырнул с затылка запекшуюся кровь и растерянно посмотрел на меня.
– Вы его убили? – спросил он дрогнувшим голосом.
– Мы вынуждены были сделать это, так как он мог нас выдать.
– Он же был болен. Это же… Это все равно что младенца убить!..
– Виноваты в этом только вы.
Неожиданно Поддонный заплакал. Он не стеснялся слез, а, подвывая, размазывал их по лицу вместе с кровью.
– Ы-ы-ы-ы-ы… У меня больше никого не осталось, – объяснял, плача, Прохор. – Был один брат… Ы-ы- ы-ы… А вы его убили… Ы-ы-ы-ы-ы… Он был безобидный… Ы-ы-ы-ы-ы-ы!..
– Метр ваш его убил, а не мы! – встрял Бычков.
Поддонный взял себя в руки и перестал завывать осенним ветром. Он попросил у меня фляжку и, глотнув воды, сказал:
– Вы все когда-нибудь поймете, что такое метр! Когда-нибудь вы осознаете, какие блага сулят эти сто десятимиллиметровых сантиметров, заполняющих метр! Наступят времена, когда все, и стар и млад, поклонятся литру и километру, а аршины и версты отправятся в небытие на веки вечные!
– А чем вам не нравятся наши аршины? – спросил Бычков. – Вас ведь мать в детстве мерила вершками, а не сантиметрами. Аршины и версты – ваша Родина! А вы ее японцам! Нехорошо это!..
Поддонный ничего не ответил на это, лишь прошептал под нос:
– Ах, Гаврила…
На асфальте московского военного аэродрома он вдохнул всей грудью осень и шагнул в зарешеченный грузовик армейской разведки.
Через месяц состоялся суд, который, несмотря на все причиненные подсудимым беды и горести, вынес не смертный приговор, а наказал изменника пожизненным заточением в одиночной камере.
Меня и Бычкова наградили квартирами в центре Москвы, а еще через месяц при выполнении очередного задания в мою спину, между пятым и шестым позвонками, вонзилась стрела с золотым наконечником.
Я потерял подвижность нижней части тела и вместе с ней Зою. Она стояла на коленях перед моей больничной койкой, целовала мои пальцы и плакала, объясняя, что у нее не получится жить со мной, инвалидом, что она знает, что тварь бессовестная, но вместе с этим ничего не может с собой поделать, и что у нее появился новый друг – финн Ракьевяре, цирковой импресарио, и все такое…
Она еще один раз зашла в больницу, месяца через полтора, поздравить меня с днем рождения. Поцеловала в щеку и позволила себя обнять в подарок. Там, под тканью юбки, проведя по ягодицам рукой, между горячими половинками я не обнаружил хвоста…
Милая Анна!
Закончив это письмо к вам, этот маленький рассказ о себе, я вдруг услышал чьи-то всхлипывания.
– Это вы плачете? – спросил я.
– Я, – подтвердил Hiprotomus Viktotolamus. – Вы тронули меня своим рассказом! Удивительно сентиментальная история. Очень и очень печальная!
– Эта история не для вас была предназначена! – разозлился я.
– Я тоже хочу продолжить свою историю! – не слушал меня жук. – Когда я был человеком…
– Позже! – прервал я и капнул на шишку перекисью водорода.
– Ах!.. – проговорил жук.
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ
Отправлено 27-го января
по адресу: Москва, Старый Арбат, 4.
Евгению Молокану.
Милый мой, дорогой, единственный!
Сколько же несчастий выпало на вашу бедную голову!.. Читая строки вашего исповедального письма, я вынуждена была то и дело прерываться, устраивая длительные отвлечения на телевизор, дабы унять и утереть слезы, ручьями текшие по моим щекам!..
В вашей судьбе так много общего с моей жизнью, что я уже не стесняюсь кричать во всеуслышание, что вы самый близкий мне человек на этой земле, что нет и не будет никого дороже вас во веки вечные!
Страдания, выпавшие на нашу долю, есть не что иное, как испытания судьбы, тренировка настоящего чувства, пришедшего лишь сейчас, когда наши души подготовлены к нему! Я уже радуюсь, что Бог послал мне паралич, иначе бы мы не повстречались в суете, и я бы прожила всю жизнь в глупости и никчемности!..
Теперь вы есть у меня!.. Я счастлива этим!..
В среду он опять пришел… Ночью…
