принялся вызывать подмогу.
По-видимому, средств сигнализации на складе не было, и он стал палить в воздух. Уйти с поста он права не имел, тушить пожар… так ведь на охраняемом объекте пожара пока что не было! Но если ветер подует в эту сторону, то недалеко до беды…
Пламя пожара озаряло вечернюю полутьму, часовой всаживал в небо выстрел за выстрелом, но никто не спешил тушить огонь. Наблюдая за происшествием, разыгравшимся в непосредственной близости от нас, мы были готовы к тому, что сейчас наш 'батя' (командир полка Якимов) отправит нас на помощь солдату, на спасение склада…
Однако вместо этого последовала команда: сниматься с привала, садиться по машинам и уезжать поскорее прочь!
Со временем, хорошенько поразмыслив, мы поняли: подполковник был прав. Не зная обстановки, он мог погубить собственный полк: и людей, и технику. А удалось бы или не удалось помочь спасти склад другой части - это еще вопрос.
Так и не знаю, чем закончилось ЧП: мы уехали от греха подальше! И как раз тогда произошел со мною вот какой драматичный случай.
В распоряжении командира полка была специально оборудованная штабная машина с будкой, внутри которой имелся удобный, во всю ее ширину, топчан, на котором лежал широкий матрац, застеленный одеялами. То была спальня на колесах, с отоплением и электрическим освещением.
И вот в этот-то рай усадил меня начальник разведки полка майор
Емельянов, дав мне в руки большой трехлитровый чайник, почти до краю заполненный горячим свежезаваренным чаем.
- Держи крепкО, чтобы не расплескать, - своей нижневолжской, на
'о', скороговоркой приказал майор. - Батя любит на марше пОбалОваться чайком, но терпеть не может ОстылОгО! Заглянет - нальешь ему в кружку. Тут и сахар уже разведен. ТвОя задача - сОхранить и угОстить. Понял? Ну, старайся!
Я прикрыл изнутри дверь будки, сел на табурет, держа чайник на весу, машина тронулась с места. Уже в следующую минуту мне стало ясно, что сохранить содержимое чайника не удастся. По грунтовой дороге Приморья, да притом и зимней, машину трясло и бросало из стороны в сторону так, что я и сам еле удерживался на табурете, норовившем вырваться из-под моего зада, чай выплескивался и через верх, и через носик мне на сапоги, на пол машины… Несколько раз колонна останавливалась, один раз в машину заглянул майор:
- Ну, как ты здесь?
- Товарищ майор, полчайника выплеснулось, бросает сильно…
- Но-но, ты гляди у меня! - весело прикрикнул майор. Он ушел, колонна двинулась дальше. Чай остыл, да и осталось его на самом донышке… 'Батя' все не появлялся. Я поставил чайник на пол - и завалился спать на ложе командира полка! Прекрасно провел остаток ночи, а подполковник так и не пришел: весь марш провел в своем командирском 'газике'.
….
…Ну, что поделаешь: даже о пережитых трудностях не могу рассказать, не вспомнив смешных положений, в которые то и дело ставила меня судьба.
Стужа, усталость, боль - все это теперь не опишешь, да и кому интересно? Но ведь все это было, было… Например, всю службу меня, как и многих однополчан, одолевали ужасные фурункулы, - говоря по-русски, чирьи. С болючим чирьем на заду - не велико удовольствие кататься дни и ночи напролет по тряским дорогам, да притом и поддерживать радиосвязь с батареями, другими частями, выполнять вводные команды начальства. Несколько раз пришлось лежать в медсанбате, один раз мне оперировали флегмону, другой раз - карбункул на шее, на самом горле…
А все равно не могу настроить себя на жалобный, минорный лад.
Армия запомнилась в ярких, цветастых красках, в бодром, жизнелюбивом свете…
Свете молодости!
У капитана Гриши Шутовских был маленький член. Об этом знал весь гарнизон. Гришу в полку все любили: и офицеры, и солдаты, и начальство. Невысокого росточка, белокурый, плотненький, широколицый, улыбчивый, он с каждым вступал в приветливый разговор, каждому искренне желал добра. Коротышка, он напоминал большого ребенка - по-видимому, страдал каким-то гормональным дефектом, недоразвитием, - может быть, половым инфантилизмом… Он и говорил-то жидковатым голосом подростка, и пел (а петь очень любил!) тенорком, стремящимся к фальцету.
При всем этом, было очевидно, что секс его одолевает и мучает.
Уже при первом знакомстве (а капитан в это время был 'освобожденным' комсоргом нашего полка, то есть в этом состояли его должностные, служебные обязанности) более всего во мне он заинтересовался тем, что я женат. Почему-то его особенное уважение вызвал род занятий моей жены.
- Она учительница? Да? - с каким-то детским или деревенским почтением спрашивал Шутовских. - А какого предмета? О! Литературы?!
А где ты с нею познакомился?
Все в обстоятельствах моей женитьбы занимало этого колобка, этого симпатичного живчика, и ни одному собеседнику не приходило в голову возмутиться бесцеремонной настырностью его интереса.
- Ну, как жена? - неизменно спрашивал он у меня при каждой встрече… С течением времени Шутовских продвинулся в должности: стал полковым парторгом. Попав когда-то на фронт воспитанником части, 'сыном полка' (каким образом это случилось - не знаю; родом он был не с Запада, а как раз наоборот - из Сибири), Гриша проделал потом офицерскую карьеру, армию считал своей семьей, домом родным, - да оно так и было.
Примерно через год после моего прибытия в полк Шутовских съездил в родные сибирские края и… привез оттуда себе жену. Учительницу!!!
Он сиял от гордости. Едва увидев меня, подбежал и радостно сообщил:
- А я теперь тоже женат! И тоже на учительнице! Только не литературы, а - математики!
Жена его оказалась необъятной, бесформенной бабищей неопределенного возраста, с глуповатым выражением лица и голодным блеском темных маленьких глазок, заблудившихся на обширной лоснящейся физиономии. Ей удалось устроиться на работу в местной школе. Все как будто складывалось благополучно, однако вскоре капитан явно загрустил. Должно быть, он не скрывал причин от своих ближайших друзей и, вероятно, друзей у него было много, потому что вскоре о причинах его тягостного настроения не говорили только самые молчаливые. Весь гарнизон знал: с женою Гриша не ужился исключительно из-за своего известного несовершенства.
Тем не менее, должностные свои обязанности капитан выполнял добросовестно. Мне уже довелось рассказать, как помог он мне навести порядок во взводе связи - прекратить издевательства старослужащих сержантов и солдат над молодыми, пресечь на корню зарождавшуюся уже тогда 'дедовщину'. Еще один связанный с ним эпизод произошел перед самым концом моей службы: вдохновленный происходившим тогда 'Большим
Реабилитансом', в ходе которого были освобождены из лагерей и восстановлены в партии и мои родители, я и сам надумал вступить в ее
'ряды'. Стал оформлять документы, договорился о рекомендациях, снискал, как будто, и одобрение парторга (то есть - Гриши Шутовских)…
