напряженный момент общего разговора. — Да ведь каких денег небось стоит!
— Из твоей одной Матильды можно сделать десяток таких малышек, — съязвил Кахиня.
— Что ты хочешь этим сказать? — начал было заводиться Шмерль, однако Гард, произнеся короткое «Брек!», прервал раунд.
— Друзья, — сказал он, наполняя бокалы, — вернемся к нашим баранам!
— Ты хотел, вероятно, сказать: к барану, то есть к Фреду? — не сдержался Кахиня.
Гард оставил реплику без внимания, зато Честер бросил на Карела уничтожающий взгляд, от которого Кахиня, будь он соломенным, вспыхнул бы как от огня.
— Мне кажется, — продолжал Гард, — что реально помочь Фреду может лишь Клод, и я полагаю…
— А я — нет, — отрезал Серпино. — Банкир, да будет вам известно, тот же таксист, только в финансовом смысле: одному доверено время, другому — деньги. Вдобавок, насколько мне известно, всеми делами Орвана заправляет его жена, а у меня к ней нет хода. Решительно никакого! Эта дама, урожденная Гриппски, весьма упрямая, аристократических кровей особа, уж я-то знаю!
— Как, как ты сказал? Гриппски?! — встрепенулся Кахиня. — Не та ли это Гриппски, которую зовут Аделаида и которую в некоторых джентльменских кругах, не будем уточнять, каких именно, до замужества звали Идка-вонючка? Хорошее прозвище, не так ли, господа? Вонючка Гриппски, она же Скунсиха!
— Я с ней не в таких отношениях, — сказал Серпино, — чтобы знать ее прошлое. Но зовут ее действительно Аделаида. Так на что ты намекаешь. Карел, и что за сим следует?
— Ничего особенного, — пожал плечами Кахиня. — Фред, будь другом, облегчи совесть, заткни свои нежные уши! Ну а теперь начнем взрослый разговор. Пусть Гард заглянет в свои давние календари, найдет там небольшой сюжет — и дело в шляпе!
— Прелестно, — сказал Гард с выражением. — Шантаж плюс использование служебного положения в личных целях, статья…
— В дружеских, проклятый законник и чистоплюй, в дружеских! — взревел Кахиня. — Господи, куда катится мир! Можно подумать, что люди вплетают в свои биографии интимные сюжетики для музеев святого зачатия непорочных криминалистов!
— Какие музеи? — вдруг сказал Шмерль. — Какие календари? При чем тут зачатие?! Профессор, объясни мне, что там за календари с сюжетами у комиссара?
— Шмерлюшко, дорогой мой. — Кахиня встал и обнял его за плечи. — От Аделаиды, которая «вонючка», зависит, сможет ли наш незабвенный Фред Честер занять место в редакции, которое даст ему возможность обеспечить относительно приличную жизнь своей любимой и тоже незабвенной Линде, а от нашего комиссара, в свою очередь, зависит…
— Тогда почему же он…
— Сукины дети, — выругался Гард. — И вы же меня еще осуждаете!
— Да, осуждаем, — веско проговорил Рольф Бейли. — Потому что ты видишь или предпочитаешь видеть только одно решение этого нехитрого морального уравнения, тогда как их несколько.
— Слушайте Науку, слушайте! — вскричал Кахиня. — Ее устами глаголет Истина!
Профессор остановил его плавным движением руки:
— Не очень морально копаться в чужом грязном белье, лучше торговать чистым, как это делает наш Валери Шмерль, тут я совершенно с комиссаром согласен. Но, господа, всякая истина конкретна. Поставим вопрос так, как он должен стоять. Закон обязан торжествовать, зло должно быть наказано, аксиоматично, не так ли? Однако в реальности мы наблюдаем другую картину. В частности, мелкое зло в лице мадам Гриппски, судя по всему, обвело закон вокруг пальца и торжествует. В чем тогда состоит нравственный долг порядочного человека и стража закона, каким не без основания считает себя Гард? Конечно же не в умытии рук. Абстрагируясь от конкретных дел нашего друга Фреда Честера, он все равно обязан хотя бы отчасти восстановить справедливость, даже если для этого надо слегка зажать чувствительный к этико- юридическим нюансам и запахам нос. Иначе он фактически и морально становится пособником данной нечистоплотной особы. И вообще, это тот случай, когда высшая цель оправдывает средства. Не так ли, други мои?
— Так! — воскликнул Кахиня.
— Так! — восторженно глядя на профессора, сказал Валери Шмерль. — Все как в учебнике.
Клод Серпино промолчал. Честер давно уже заткнул уши. Гард хмыкнул: внутренне он был в общем согласен, но не любил, когда его «дожимали».
— Спасибо, Рольф, — сказал он с оттенком язвительности. — Послушав твою лекцию, я почувствовал себя лет на двадцать помолодевшим и, как дитя, просветленным.
— Всегда готов помочь ближнему, — поклонился тот.
— Браво! — сказал Кахиня. — Так выпьем же за Науку, которая нам отпускает грехи наши!
— Славно, мальчики, — внезапно рассмеялся Серпино и подмигнул всем, на мгновение превращаясь в того давнего парня, который жил, поплевывая на отцовские миллионы и на всю систему в целом, за исключением разве что Солнечной. — Итак, ребята, роли распределены: Гард лезет в замочную скважину будуара, я его финансово подстраховываю, идейное начало в руках Карела, научное руководство и нравственную чистоту предприятия обеспечивает Рольф, а тебе, Шмерль, придется стоять на стреме…
— Что?! — Валери обвел всех недоуменным взглядом, чем вызвал общий взрыв хохота. — Да ну вас к черту! Мало того что у меня печень, вы еще отводите мне самую низкую роль. Вот вам! В замочную скважину, как самого пузатого, мы пропихиваем Рольфа, а на шухере пусть стоит Гард, он уж как-нибудь сговорится с полицейскими. Я же, как единственный честный человек, возьму на себя общее руководство.
Серпино фыркнул в бокал и замахал руками:
— Хватит, хватит, уморить задумали! У меня же давление поднимается, банкиру же не положено умирать со смеху… Фред, да вынь ты из ушей свои затычки! Поговорим о чем-нибудь нейтральном. Например, о том, скоро ли Гард посадит Кахиню.
— Он меня никогда не посадит, — мгновенно парировал Карел. — И не потому, что он мой друг, а потому, что я его друг! Только это и заставляет меня уважать закон, который он бережет!
— А может быть, ты с возрастом становишься просто умнее и осторожнее? — прогудел Бейли.
— Ха! Умнее! Конечно умнее! А вот осторожнее — вряд ли. Недавно одним движением руки я остановил в шесть часов вечера движение по Центральной улице, заработав при этом сто пятьдесят кларков!
— Это невозможно, — сказал Гард. — Остановить движение в часы пик? На Центральной?!
— Но я это сделал. На пари.
— Интересно, — сказал Гард. — Надеюсь, мы не услышим ничего предосудительного?
— Лично ты услышишь кое-что о тупости полицейских, не более. Итак, в шесть часов вечера я. Карел Кахиня, выхожу с сумкой на плече на середину Центральной улицы и прямо перед радиатором первого же автомобиля ставлю… аптекарский пузырек! Визг тормозов, естественно. Я, как ни в чем не бывало, продолжаю ставить свои пузырьки поперек мостовой. Лавина замерла. Не успел я добраться до осевой линии, ко мне — огонь из ноздрей! — подлетает полиция. Что вы тут делаете?! Как что, отвечаю, разве не видите? Беру пробу воздуха. На предмет загазованности в часы пик! Документы! Пожалуйста. Сую под нос бумагу из министерства…
— Подделка документов, статья семнадцатая, пункт «в», до трех лет тюремного заключения, — процитировал Гард.
— … бумагу из министерства политологии, отдел шумерологии, сектор управления коллапсом.
— Лихо! — не выдержал Гард. — Констатирую: раз нет учреждения, от которого бумаги, нет и подделки документов. Остается нарушение правил уличного движения. Штраф до тридцати кларков.
— А пари было на сто пятьдесят, — уточнил Карел. — У полицейского глаза на лоб, а я ему вежливо: вон та дамочка в сиреневом «ягуаре» собирается раздавить мои газоанализаторы. Отрегулируйте, сержант. Он кинулся к дамочке, я дотянул пузырьки до тротуара, смешался с толпой, и, вы знаете, полицейский еще полчаса держал машины перед моими пузырьками!
— Браво! — сказал Бейли.
— А тысячи людей опоздали на свидания, на похороны, на пикники… — проговорил Гард. — Ох, Карел,
