Оставлял он его на сундуке в углу, но там сейчас постелено девочке…
Бум! Бум! Трах… От сильного удара распахнулась дверь. В проеме показался светящийся призрачной зеленью силуэт, медленно двинулся к топчану:
— Ты! Свояк! Обманул! Я пришла за платой… — Лицо еле светилось, но в полном мраке ночной избы образ Томилы угадывался без труда.
— неправда… — отчаянно закрутил головой Середин, безуспешно пытаясь найти хоть что-то, способное сойти за оружие. — Я приносил…
— Ты лжешь!
— Я принес… И черевики твои с трилистниками, и сарафан красивый.
— Лжешь! — медленно и неотвратимо приближалась к топчану мавка.
— На берегу оставил! В том месте, где утопленник вылезал! Еще до полудня.
— Ложь! — вскинула над постелью руки нежить.
— Пра-а-авда-а-а!!! — отчаянно завопила женщина. — Клал! Клал! Клал! Я сама! Я сама свой сарафан отдала! С цветами! В котором за Беляша выходила!
— Людмила? — склонила голову набок мавка. — Сарафан с цветами? Тот, красивый?
— Да, да… — комкая шкуры, заплакала хозяйка. — Его отдала.
— Сарафан с цветами… — задумчиво пропела болотная нежить. — Черевики с трилистниками…
— Я же говорю, приносил я тебе всё, электрическая сила, — сглотнул ведун. — С самого утра всё собрал да на берег отнес. В осоку, где утопленник вылезал.
Занимайся магией, не занимайся, знайся с нечистью, не знайся — а полуночный визит нечистой силы в спальню кого угодно в дрожь вгонит.
— Приносил… — Томила наконец-то опустила руки. — Оставил…
Она развернулась и медленно, словно тень от ползущей по небу луны, сместилась к дверям.
— А-а-а-а-а… — Людмила сползла с постели, каким-то чудом запалила лучину, подступила к печи, трясущимися руками зачерпнула воды и поднесла к губам — но попасть в рот никак не могла.
Олег в слабом красном цвете углядел на краю полатей свое снаряжение, кинулся к нему, сграбастал в кучу, прижал к груди, прикидывая, куда сложить, чтобы было под рукой. Увидел череду мокрых следов, тянущихся от двери к топчану, снова сглотнул.
Женщина проследила за его взглядом и внезапно взорвалась:
— Убирайся отсюда, колдун проклятый! Убирайся, чтобы и духу твоего близко не было! Уметайся прочь из моего дома!
Середин увидел, как она нащупывает кочергу, и, подхватив одежду, выскочил за дверь, не дожидаясь продолжения. Позади немедленно щелкнула задвижка.
— Ну, ни фига себе приключеньице… — отер он холодный лоб. Быстро оделся, опоясался саблей. Открыл клапан поясной сумки и проверил, остапась ли там заговоренная соль. Покачал головой:
— Похоже, кто-то всё ж не удержался, прибрал мавкино подношение… Да, не завидую я этому типу. У мавки времени много, она найдет. Рано или поздно, а к воде каждый приближается…
Немного успокоившись, он нащупал лестницу, что всегда лежала под свесом крыши, приставил ее к забитому сеном чердаку над сараем, забрался в сухую траву и закрыл глаза. Тут, наверху, пожалуй, еще и спокойнее будет.
Проснулся Середин не от ласковых солнечных лучей, а от пронизывающего холода. Осень решила в очередной раз напомнить о себе инеем на траве и дворовых постройках, густым паром над еще не замерзшей водой. Впрочем, светлый горизонт указывал на то, что до рассвета осталось не так уж много времени. Поэтому Олег, хоть и не чувствовал себя выспавшимся, но ежиться в холодном сене не стал, спрыгнул вниз и, выведя лошадей из конюшни, принялся их седлать. К тому времени, когда петухи только-только начали выползать из теплых курятников, ведун уже поставил ногу в стремя и неспешным шагом выехал со двора, направляясь к дому старшего.
— Что зенками хлопаешь, олух? — издалека донесся до него суровый голос Захара. — Он, смотри, нормальные люди уже верхом давно, а ты еще порток не подвязал!
«Малюта уже у старшего, — моментально понял Середин. — В дорогу собирают».
— Давай, давай, шевелись! Хорошо хоть, не девка ты, давно бы все с голоду завыли.
— Утро доброе сему дому! — громко поздоровался ведун.
— И ты здрав будь, кузнец! — моментально откликнулся мужик. — Как насчет сбитеня горячего?
— Сбитеня в дорогу? А что, дело хорошее.
— А расстегаев щучьих? — поинтересовался бородач, отворяя створку ворот. — Благодарствую тебе за петлю, Олег. Аккурат на старое место легла. Умелые у тебя руки, кузнец. Не то что у этого… — Захар закрутил головой: — Ты еще здесь? В хлев беги, сказываю, кобылу саврасую седлай.
— А покушать? — с надеждой поинтересовался мальчишка с всклокоченными волосами, в косоворотке без единой пуговицы на вороте, опоясанный толстой веревкой с узлом на боку.
— Коли собраться успеешь, обормот, пока Лабута не поспел, тогда и поешь!
Олегу же хозяйка вынесла большой ковш горячего сбитеня и не менее горячий расстегай, из разорванной спины которого проглядывали белые кусочки рыбы, кольца лука и желтоватые ломтики репы. Похоже, Лада ухитрилась подняться еще раньше ведуна, коли снедь у нее такая свежая. Середин спешился, оставив лошадей за воротами, с удовольствием заморил червячка, после чего поклонился хозяйке в пояс:
— Спасибо за угощение, Лада свет батьковна. Давненько такой вкуснятины не пробовал.
— Да чего там, — зарделась хозяйка.
Захар тоже заметно приосанился, услышав похвалу своей жене, и снова зарычал:
— Да откуда же ты таким уродился?! Покладь мою котомку на место! Сума твоя на крыльце, и торба с ячменем. Ты почему в одном поршне?
— Дык, развязался второй, дядя Захар.
— Так шо теперь, всю жизть в одном сапоге ходить станешь?
— Утопленника-то убрали? — отвернулся ведун, чтобы не видеть этой бестолковщины.
— Есть такое дело, — сказал старший. — Под лещину татя зарыли. Мужики так прикинули, расти лучше станет. Орехи в хозяйстве сгодятся. Поршню надень, тютя!
Громко захлопав крыльями, на воротный столб опустился черный с красным хвостом петух и закукарекал с такой радостью, что у ведуна заложило уши. Борясь с соблазном огреть его плетью, Середин покосился на хозяина и тихо зашипел на птицу:
— Пошел вон отсюда! — Петух в ответ снова заорал.
— Оседлал, дядя Захар! — радостно сообщил мальчишка. — Я пойду, поснедаю?
— Пояс у Трети[6] возьми и косарь, —
