валяться на улицах, не привлекая внимания даже вторчерметчиков.
— Ладно, криницу не дашь, может, хоть слитками поделишься? Честно признаю, работать мне нечем. Так что можешь пользоваться случаем и три шкуры с меня драть. Давай, мастер, решайся. Ныне твое дело торговое. Коли человек с деньгами пришел, то товар жалей не жалей, а выкладывай.
— Млада! — неожиданно громко закричал кузнец. — Млада, подь сюда. Пригляди за товаром моим, а у меня тут дела с заезжим молодцем. — К прилавку со стороны крепости подбежала девчонка лет двенадцати в темном овчинном тулупчике, распахнутом на груди, и в белом платке, украшенном множеством кисточек. — Погляди тут, — повторил кузнец. — Я быстро. — Мастер обошел свой прилавок и направился через торговую площадь. Середин поспешил следом к распахнутым воротам крепости.
Прямо на дороге сидели, побросав на щиты оружие, трое стражников и играли в кости. Не кубики, а именно кости — маленькие, похожие на кроличьи позвонки. Как понял ведун, суть баловства состояла в том, чтобы пробить свою кость через воротики, образованные двумя другими, и при этом не уронить ее со щита. На двух прохожих охрана никакого внимания не обратила — одно слово, черная сотня.[7]
Пройдя сумрачный тоннель между наружными и внутренними воротами, Олег оказался внутри крепости и ошарашенно крякнул: весь двор собой напоминал пчелиные соты. Огромное множество плотно прижатых друг к другу сарайчиков высотой в два человеческих роста с плоскими дощатыми крышами. Разделял эти строения даже не коридор, а натуральный лаз, в котором двое упитанных людей могли бы и не разминуться. Судя по выходящим во двор рядам бойниц, толстые стены тоже были поделены на похожие клети. Ведь не для стрельбы же по своим все их прорубили?
Кузнец остановился, выдернул колышек перед дверью в одну из клетей, посторонился, пропуская гостя. Внутри оказалось почти темно, и ведуну пришлось пару минут подождать, пока глаза привыкнут к полумраку. Вскоре Олег смог различить небольшой очаг возле двери — со следами копоти, но без дымохода, поддувала, топки и прочих «излишеств». Вдоль дальней стены и до середины помещения в четыре ряда шли полати, плотно забитые дерюжными мешками; на одной, впрочем, лежали пара топоров, молот, какие-то бубенчики, обтянутый кожей и украшенный символом солнца щит. Полати у противоположной стены тоже имелись, и тоже в четыре яруса — но на них валялись скомканные шкуры, стеганая одежда, стояли два набитых перьями мешка. Под нижним лежаком, на сплетенной из камыша толстой циновке, были сложены пузатые капустные кочаны.
Теперь ведун начал более или менее понимать уклад жизни вольной Кшени. Похоже, прочная крепость с высокими стенами, отстроенная на крутом холме, отнюдь не служила для проживания, а представляла собой нечто вроде огромной кладовки, в которую жители сносили всё ценное, а то и просто не нужное в повседневной жизни. В случае опасности люди просто бросали свои пятистенки, убегали за стены цитадели и захлопывали ворота, занимая боевые позиции на стенах. А этакую твердыню лихим наскоком не очень-то и возьмешь. И аркан до зубцов не добросишь, и стрелять снизу вверх несподручно — а вот вниз в самый раз. Да и народ думает не о том, как убежать, а о том, как урон супротивнику посильнее причинить. Уголок, где опасность пересидеть, пусть и тесный, есть у каждого, припасы все опять же здесь… При желании хоть год в осаде жить можно — если с осени запереться, конечно. А посады… Что посады? Леса вокруг вдосталь. Коли и попортит ворог избы вокруг — новые срубить много времени не нужно, на Руси народ к топору привычен.
— Вот, — достал с верхних полатей несколько грубо прокованных брусков кузнец, — эти могу дать. Всё едино без дела лежат.
— Ага… — Олег взвесил один из слитков в руке, подобрал возле очага осколок камня граммов на сто, с силой ударил по краю бруска. В стороны широко брызнул сноп темно- красных искр. — Понятно. Дрянь железо, кузнец, сыромятина.
Ведун взял другой брусок, опять ударил:
— А вот этот ничего, искра желтая, всего пара высеклась. А этот… Этот тоже не высший сорт.
— Да ты… — задохнулся мастер. — Да ты, деревенщина, ты хоть знаешь, что в руках держишь?! Ты хоть… Уметайся! Уметайся отсюда, пока я тебя… — Хозяин схватил слитки, принялся перебрасывать их обратно наверх. — Развелось ковалей, каждый мнит себя князем Киевским… Гонору, как у дуба, а в стебле и соломы не найти!
— Ты еще скажи, что я не прав, — огрызнулся Середин. — Сам попытался глину какую-то заместо железа всучить, а потом еще и ругается.
— Ты… — судорожно сглотнул хозяин. — Молоко на губах не обсохло, а он уже… Ладно, я тебе кое-что покажу… Посмотрим, какой ты знаток…
Кузнец прихватил тонкий, но явно тяжелый сверток, спрыгнул вниз, развернул заячью шкурку. Там, щедро смазанный салом, лежал меч — в руку длиной и четыре пальца шириной; костяная рукоять с тремя витками тонкой кожи и навершием в виде головы козла, с направленными вниз шипами-рогами.
— Ква… — Олег увидел темный холодный отлив, пальцем стер сало с середины клинка, тут же узнал тонкую матовую вязь и снова охнул: — Электрическая сила, не может быть!
Это был булат. Самый настоящий — и один такой клинок стоил больше, нежели три Кшени со всеми обитателями. Неужели его смог смастерить вот этот деревенский кузнец?
Собственно, главная тайна булата не представляла собой столь уж огромного секрета. Берут три основные полосы: сталь мягкую, сталь упругую, сталь высокоуглеродистую — и сваривают в единый клинок. Подобный меч будет резать врага с такой легкостью, как сталь углеродистая, мягкая сталь не даст первой, хрупкой как стекло, рассыпаться от первого же удара, а сталь пружинная придаст оружию упругость и сохранит его форму. Правда, просто три толстые полосы металла этого эффекта не дадут — вязкая сталь не спасет хрупкую прочную, если будет отделена от нее даже на несколько миллиметров. Слои должны быть как можно тоньше, их должно быть как можно больше. Поэтому взятые вместе полосы расковывают, складывают пополам, сваривают, опять расковывают, снова складывают — и так до тех пор, пока толщина каждого слоя не сузится до нескольких микрон, а поверхность клинка из-за цветовой разности слоев не покроется мельчайшей вязью — «коленчатым» рисунком.
Чаще всего составных полос бывает всё-таки не три, а семь. Иногда дело доходит до пятнадцати. Но суть не в них. При кажущейся простоте идеи каждый кузнец понимает, что воплощение ее лежит заметно за гранью возможного. Потому что температура сварки, определяемая на глаз, должна удерживаться на уровне тысячи ста пятидесяти градусов плюс-минус пара десятков. Потому что начинать сварку нужно на верхней допустимой границе — ведь стоит вынуть заготовку, как она начинает остывать; причем при даже коротком перегреве происходит пережог, при недогреве — недовар. Потому что на поверхности стали постоянно появляется окалина, горн норовит подбросить шлак — и если, складывая полосу, ты хоть раз такое пропустишь — в теле клинка возникнет каверна. Потому что полоса всегда должна быть равномерно прогрета до одинаковой температуры независимо от размера. Каждый раз, опуская заготовку в горн или начиная работать ручником, ты прощаешься с клинком навсегда. А повторять проковки нужно не раз, не два — а сотни раз. И на каждом этапе лишь тонкая грань отделяет твое творение от недовара, каверны, пережога…
Оттого-то и ценятся подобные клинки гораздо дороже золота, оттого и ковать их рискуют только настоящие гении, каковых один на миллион. Те, у кого кузнечное ремесло уже в генах, кто смог впитать многовековой опыт своих мастеровитых отцов и дедов. Потому-то, кроме как на Руси, булат умеют ковать только в Сирии. Но страх перед пережогом приводит к тому, что дамасские клинки страдают хроническим недоваром, да еще частыми шлаковыми кавернами и тонкими трещинками, уходящими в глубину клинков. Правда, хитрые арабы научились скрывать эти огрехи, зачеканивая в трещинки серебро, а потому в руках купцов их поделки выглядят для каких-нибудь галльских королей даже соблазнительнее, чем темная полоса обычного булата. Впрочем, попрекать сирийцев в подобных увертках глупо. Ведь больше никто и нигде — ни цивилизованный Китай, ни черная Африка, ни Западная Европа — не смог даже приблизиться к их уровню мастерства за всю историю своего существования.
