Еще, как слыхал Олег, булат умели делать в Персии и Индии. Но ведун не очень верил этим утверждениям, поскольку, опять же по слухам, свой «табан» индусы не ковали, а отливали. Между тем Середин совершенно не представлял, как они могут достичь температуры в тысячу шестьсот градусов без кислородного дутья и высококачественного антрацита. Разве только с помощью колдовства… Последнее предположение подтверждалось тем, что индусы никогда не продавали слитки булата целиком — только «вутцы», разрубленные на «порции» булатные лепешки. Похоже, им или приходилось отделять нечто секретное, или они вообще не могли получать отливки нужного размера и пользовались теми, что доставались в готовом виде. Но это тоже — чисто из разговоров, подслушанных в греческой Корсуни.
— Да, мне такого не сделать, — признал Олег, возвращая оружие.
— Вот именно! — Услышав признание собственного превосходства, кузнец чуток успокоился. — Я тебе, олуху, слитки аккурат для нового меча подобранные, предлагал, зимой заняться думал. А ты нос воротишь! Кабы не лихоманка, что на старшую напала, так и показывать бы их не стал. Волхв серебра полторы гривны запросил от напасти избавить.
— А чего с девицей? — навострил уши ведун.
— Да всё бы с ней ничего, — вздохнул хозяин. — Видом ладная, нравом веселая, отзывчивая. Да токмо не везет никак с парнями. Только вроде всё сладится — а у того то с ногой что никак, то с животом, то дело какое из Кшени зовет. Дважды молодцы сватались, а обоим поплохело. Один вовсе утоп, другого скрючило всего, год весь кривой ходил. Ныне никто и носа не кажет, стороной двор обходят. Да и у Милы моей, как с кем замилуется, опосля то волосы ночью спутаются, то раздерется вся в кровь в темноте, а обо что — и непонятно.
— На ночницу похоже, — почесал кончик носа Середин.
— На криксу?
— Ночницу, — поправил ведун. — Есть такие существа в наших краях. Не то чтобы сильная нежить, но всё равно не очень приятная. Понравилась твоя дочь кому-то из них, вот и ревнует, хочет ее одной, при себе оставить. Она ведь не конкретно одного парня, она вообще всех мужчин отпугнуть старается, подальше отвести.
— Не слыхал про такое, — покачал головой мужик.
— А ты послушай, — посоветовал Олег. — Кузнец из меня, может, и никакой, но вот в ворожбе я кое-что понимаю. Значит, земляк, нежить эту нужно заморочить, обмануть, отвести ее от девицы. Ты вот что, после ближайшего полнолуния баню стопи. Но в первую очередь дочери твоей надобно изготовить тряпичную куколку, похожую на человечка: голова, руки, ноги, юбочка какая-нибудь. Перед полнолунием набери в широкую лоханку из реки воды, поставь ее на место, куда лунный свет падает. Дочку свою в первую очередь мыться запусти. Перед парилкой пусть возьмет куклу и запах свой ей оставит. Пот подотрет под мышками, в одежду ношеную завернет. Как помоется, то, ополаскиваясь в последний раз, пусть выльет на себя ту воду, что стояла на луне, и нашепчет: «Унеси вода, злое-чужое, оставь мое, сладкое да белое. Аминь». Потом пусть ждет полуночи, когда в третью очередь в бане нежить намывается. Пусть дверь в парилку приоткроет, да куклу туда и бросит. И наговорит: «Из едина теста, криксова невеста, воле покоряюсь, от мира отрекаюсь, к милому иду, тело белое ему несу». После восхода солнца нужно опять сходить в баню, найти там куклу и спрятать ее где-нибудь в потайном месте, чтобы никому на глаза не попадалась. Но лучше всего — в чужом доме. Тогда ночница точно отстанет.
— Так крикса или ночница? — опять не понял кузнец.
— Этот заговор от любой нежити подействует, те в бане сами промеж собой разберутся.
— Постой, запишу… — Хозяин нашел среди растопки большой кусок бересты, достал из очага уголек, начал было писать — но буквы получались слишком крупными. Кузнец остановился, подумал, потом выпрямился и стал записывать наговорные слова прямо на двери.
— Всё правильно, — подтвердил Олег, глядя ему через плечо.
— Понятно, — вздохнул мастер и полез обратно наверх.
— И не думай, не возьму, — отказался Середин. — Только испорчу хороший материал. Мне ведь только так, по хозяйству чего смастерить. Вот от криницы бы не отказался. Может, поделишься? Заплачу, как за слитки.
— Ну, нету у меня ныне криниц, — развел руками мужик. — Бери, что дают, пока я добрый.
— Не возьму, — отступил к двери Олег. — Опять же, наговор может и не помочь. До полнолуния и не узнаешь. Давай так, хозяин. Коли избавится твоя дочка от напасти, ты мне криницы в Сураву приведи, там я промышляю. А нет… Ну, значит, нет. Договорились?
— Ладно, — с видимым облегчением вернул на место слитки кузнец. — По рукам.
— Тогда пошли, — предложил Середин, — а то, боюсь, потерял меня Лабута. Ты мне вот что подскажи… У вас в Кшени колокол вечевой есть, али еще чего? Как собрания созываете?
— Било у стены напротив торга висит. А тебе-то что?
— Хочу проверить, подействует у вас один обычай новгородский али нет. Город-то у вас вольный. Стало быть, и законы должны быть похожие на те, что в Господине Великом Новгороде.
Крепость они покинули вместе. Кузнец отвернул влево, подошел к подвешенной на вкопанных в землю жердях доске в половину человеческого роста; рядом с ней валялась толстая палка, похожая на биту для игры в городки.
Всё, дороги назад больше не было, как не было и повода оттянуть неизбежное. Коли решил — исполнять надобно. Под выжидающим взглядом мастера Олег подобрал палку и со всего замаха ударил по билу. Оно низко бумкнуло — звук отразился от крепостной стены и раскатился над посадами. Ведун ударил еще раз, потом еще и еще.
Немногочисленный люд на торгу остановился, повернувшись к нему, на ближних улицах появились еще жители, с тревогой спешащие к крепости. Увидев колотящего по доске незнакомца, они успокаивались и останавливались, ожидая продолжения. Когда толпа собралась человек за триста, Середин бросил биту и низко, в пояс, поклонился на три стороны:
— Вам, люди русские, челом бью, вас с собой на дело доброе призываю. На половцев я рать сбираю, в степи ближние пойти, да душегубов злобных наказать. Нынешним летом они в пределы наши ворвались, мельницу разорили, Сураву разграбили, Селезни, Глазок и Козлов разорили начисто, людей русских кого порубили, кого в полон увели… — Площадь возмущенно загудела, и ведун приободрился: — В поход ответный на разбойников вас зову, братья мои. Ныне, как лед встанет, намерены мы с мужиками суравскими и стежковскими в степь с ответом русским идти. Вас с собой зову, мужи кшеньские. Не посрамим звания своего, не предадим земляков своих, что в неволе томятся! Отомстим за кровь пролитую, за слезы детей малых да вой вдовий! Беритесь за мечи отцовские, мужики! С нами идите, помогите дело святое совершить!
Олег остановился, перевел дух, следя за произведенным впечатлением. Народ тревожно переговаривался, однако в ватагу его покамест никто подряжаться не спешил.
— Че примокли, ако мыши, кота учуявшие? — весело поинтересовался Лабута, величественно выплывая откуда-то со стороны ворот. Судя по его состоянию, время, потраченное Олегом на торгу, он провел с предельной эффективностью. — Мыслите, не дойдут половцы до вас? Еще как дойдут! Ныне Селезни с Козловом разорили, завтра сюды явятся, баб ваших переловят, а посады пожгут. Али думаете за стенами отсидеться? Так всю жизнь не просидите! А дома по три раза за лето не отстроите!
Народ на площади притих, слушая веселого бортника, а тот подбрел к билу, привалился плечом к жерди:
— Степняки как крысы — раз лабаз учуяв, не успокоятся, пока всё не разорят. И способ избавиться один: тут же первых тварей прибить, да дохлых за хвосты развесить, дабы товарки судьбу свою узрели. Так Глеб, а? Ты, помнится, хвастался, как един с тремя варягами рубился. А
