— Вот этому и этому, досточтимый Насош, — указал на Олега и Жусупа лопоухий.
Воин остановился напротив Середина и вдруг со всего замаха врезал ему сапогом промеж ног. От острой боли ведун согнулся, отвалился на спину, попытался встать — но боль скрючила его снова, и он мог только хватать воздух широко открытым ртом, не в силах протолкнуть его в легкие.
— А ты чего яйца бережешь? Какая тебе разница, всё одно отрежут. Руки убери… — Послышался удар, жалобный стон. — Всем остальным: по десять плетей каждому третьему. И бегом к деревьям! Увижу вечером хоть один гнилой абрикос, по десять плетей получит каждый, кроме двух евнухов. Они у меня сами себе лишние причиндалы отгрызут! Зорди, отсчитай каждого третьего. Остальные разбежались! Работать!
— Уходи, не то еще побьют, — наклонился над Олегом кто-то из невольников, помог встать. — Ничего, скоро на орехи перейдем. Они зеленые, их так есть нельзя, в меду варят. Там и круги деревянные снимут, и следят меньше.
Преодолевая боль, ведун взялся за корзинку, прихромал к своему ряду и начал подбирать абрикосы, прислушиваясь к посвистывающему неподалеку кнуту и крикам боли.
В этот день он прошел по всему ряду туда и обратно, собрав каждый раз по паре корзин с дерева. Потом пришла долгожданная темнота: барак, каша, солома, сон. Потом опять — баланда, корзина, абрикосы…
От скупой однообразной кормежки уже на четвертый день ему и вправду захотелось съесть хотя бы абрикосину — но воротник такого кощунства не позволил, пришлось трудиться на благо утонченного знатока поэзии и науки бескорыстно. День за днем, неделю за неделей. По наущению лопоухого, досточтимый Насош устраивал экзекуции еще раза три, а потом урожайность сада пошла на спад — видимо, заканчивался сезон абрикосов. С каждого дерева набиралось всего по одной корзине в день, и опадающие плоды можно было собирать не торопясь.
Однообразие трудовых будней прервал всё тот же суетливый Гультихар, который однажды явился в сад и зашагал по рядам, возмущенно покрикивая:
— Хватит и одного на три ряда! Ты и ты, за мной! И здесь одного хватит. Ты и ты. И здесь одного. Ты и ты… — Палец его указал на Середина.
Ведун поднял корзину, отнес к мальчишкам, высыпал, оставил рядом и пошел вслед за лопоухим начальником — вокруг дома, вдоль чисто выметенных площадочек, на которых чищеные абрикосы под жгучим солнцем превращались в сладкую курагу.
— Стоять! Зорди, всё тебя ждать приходится!
— Бегу, господин! — Запыхавшийся надсмотрщик принес какие-то странные железяки на длинных палках. — Шесть лопат, господин…
— Отдай вон… безъязыкому.
Олег принял инструмент, взял под мышку.
— Может, диски снять? Зачем они землекопам?
— Время тратить… Вечером снимут. Пошли. — Вслед за лопоухим невольники двинулись дальше, к сухой сегодня оросительной канаве глубиной около метра, вдоль нее дошли до глинобитного забора. За калиткой к работникам присоединились трое стражников. Двое с мечами и щитами и один копейщик. По тропинке, что тянулась вдоль канавы, они топали около получаса. Поначалу вдоль заборов, потом по ровной пустыне, пока Гультихар наконец не остановился возле небольшого колышка. Лопоухий взял одну из лопат и, начиная от колышка, навел линию по красноватой глине куда-то к пересохшим кустам верблюжьей колючки, отмерил метров сто.
— Рыть станете по линии. Это вам урок на сегодня. Землю кидайте сюда, здесь забор поставим. Перемычку пока оставьте. В глубину по пояс, в ширину вот столько… — Он развел руками, сунул инструмент одному из рабов и засеменил назад по тропе.
Остальные невольники сами разобрали у ведуна лопаты, выстроились вдоль нарисованной начальником линии и принялись сосредоточенно вгрызаться в землю. Олег же застыл, рассматривая лопату. Для русского человека она выглядела очень странно: каплеобразной формы, длиной сантиметров тридцать, узким краем насажена на черенок. Хотя, с другой стороны, разумно. Ведь у русской лопаты вся поверхность не используется, земля роется и выбрасывается только кончиком, небольшой рабочей частью. Так что, хорезмцы вполне благоразумно экономили дорогое железо. А для того, чтобы давить ногой, к этой самой «капельке» в верхней части был приклепан стержень в полторы ладони длиной.
— Чего застыл?! — дал ему пинка ближний стражник. — Копай!
— Слушай, а тут снег когда-нибудь выпадает? — обернулся к нему Олег.
— Бывает зимой, — кивнул воин и тут же спохватился, рванул саблю: — Как ты смеешь со мной разговаривать, раб?!
Ведун опустил глаза на прижатый к горлу клинок, покачал головой:
— Ты поосторожнее, служивый. Милостивый Барсихан хочет взять меня в евнухи. Так что шкурку не попорти.
— Как ты смеешь, раб?! — еще более грозно взревел стражник, однако сабельку немного отвел. — А ну, работай, пока яйца не отбил! Евнуху они ни к чему.
— Что тут? — подступил ближе второй стражник. Копейщик уже ушел к концу намеченной линии и только насторожился, наблюдая за странной сценой издалека.
— Да понимаете, мужики, — поморщился Середин. — Мне до первого снега умирать нельзя. Зарок я такой дал. Так получилось. А впрочем, — пожал он плечами, — кто сказал, что я собираюсь умирать?
Он резко взмахнул лопатой — стражник, не ожидавший нападения, даже дернуться не успел, как штырь-упор уже вонзился ему в ухо на всю длину.
— Ва-Аллах! — охнул второй, выхватил саблю, рубанул из-за головы.
Олег, уже перехвативший свое оружие двумя руками, принял удар на черенок и жахнул лопатой. Воин загородился щитом, но ведун зацепил верхний край диска, рванул к себе, открывая врага, и тут же резко ткнул вперед. Лопата с хрустом врезалась в верхнюю губу и скользнула дальше, срубая нос. Караульный забулькал, захлебываясь кровью, взвыл от боли, на пару секунд потеряв внимательность. Олегу этого вполне хватило, чтобы сделать шаг влево и с разворота, со всего размаха вогнать штырь лопаты врагу в затылок.
— Яйца, яйца… — Ведун наклонился, подобрал саблю, поддел кончиком ее острия ремни на «воротнике», нажал. Кожа лопнула с легким щелчком, половинки деревянного диска упали на лопату. — Голову бы поберег.
Копейщик бежал со всех ног, но, пока он промчался вдоль всей линии, Середин успел забрать у мертвеца щит, взмахнуть клинком, примеряясь к его балансировке, и встать в классическую позицию. Воин перехватил копье двумя руками — правой у самого комля, левой чуть впереди, вскинув оружие над головой, — и попытался с ходу поразить взбунтовавшегося раба. Щит, принимая удар, даже раскололся. Олег махнул саблей но, естественно, не достал, а копейщик, быстро действуя своим грозным оружием, принялся колоть в разные точки, явно надеясь, что какой-то из выпадов невольник не успеет отбить: раз, другой, третий, четвертый. Пятый удар пришелся в правый край щита. Ведун его удерживать не стал — щит резко повернулся, копье, не встретив сопротивления, скользнуло вперед, а Олег наоборот, провернувшись вдоль копья, рубанул клинком по шее врага. Караульный было пригнулся, попытался отскочить — но копье оказалось слишком медлительным, и край щита успел ударить по сжимающим древко пальцам. Воин вскрикнул от боли, его тяжелое оружие упало на землю, и в следующий миг сабля прорубила голову неудачника от темечка и до носа.
— Всё, — выдохнул Середин и перевел взгляд на остолбеневших товарищей по неволе. — Ну что, мужики, сматываемся?
— Ты чего сделал, сын ехидны? — причмокнул губами один из рабов. — Нас же теперь из-за тебя всех на кол посадят. Бей его!
— Ква… — охнул Олег, увидев падающую на голову лопату, прикрылся
