Конкистадор

«водяного инцидента». Ей было больно. Боль и прежде сочилась по капельке, но сейчас ее количество утроилось в одну секунду.

И все-таки Катя нашла в себе силы рассмеяться в холеную рожу Каминского.

– Я и была уверена, что не найдешь. Сашенька вообще мастер играть в прятки.

– Госпожа Сомова, вы знаете, где он. У меня нет на этот счет ни малейших сомнений.

«Как картежник какой-то. Я мол знаю, каков прикуп. Ну-ну. Кто нынче банкует?».

– Если б я и знала, какой мне резон помогать тебе, капитан?

– Он один, госпожа Сомова. Молодой человек с небогатым жизненным опытом в экстремальных обстоятельствах… Судя по его досье – способен отколоть любой фокус. А за фокусы ему потом придется отвечать. Не безопаснее ли ему будет здесь, рядом с вами? В конце концов, бегство Александра Викторовича бессмысленно. Ни вам, ни ему, ни господину Сомову-старшему оно не принесло ни малейшего облегчения. Только у меня появилась лишняя головная боль… Помогите мне. Пожалуйста. Помогая мне, вы поможете и вашему сыну, и самой себе.

По правде говоря, Каминский был прав. Саша уже умел ставить на уши ближних и дальних, но еще не научился думать, каково будет потом расхлебывать круто заваренную кашу… И, наверное, она могла бы сейчас как следует задуматься и помочь оабовцу. Все-таки дите-то родное, и какими бы ни были его умственные способности, а характер сына, его слабости и склонности Катя знала как «Отче наш».

– Нет, капитан.

Во-первых, ей было противно помогать загонщикам Саши. Прежде всего, противно. А уж потом все остальное… Впрочем, и остальное весило немало. Пусть парень ошибется, пусть он нос себе в кровь разобьет, пусть даже руку сломает при падении… Но сам. Это его жизнь. Не дать ему совершить собственные ошибки – значит не дать жить. Пусть поступает, как хочет.

И еще не известно, кстати, кто тут ошибается…

– Возможно, сегодня вы не готовы к этому разговору, Екатерина Ивановна. Подумайте до завтра. И я завтра…

– Нет, капитан! – перебила она оабовца.

Катя краем глаза уловила, как Варенька аплодирует ей. Совершенно беззвучно и с особенной манерной улыбкой «для мерзавцев». Нет. Разумеется, нет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, никогда! Витя сказал бы: «Не следует откладывать на завтра то, что вообще не нужно делать».

– И все-таки, госпожа Сомова, я позволю себе…

Катю в один миг накрыло приступом бешенства.

– Мне до сих пор казалось, что некоторые вещи не нуждаются в комментариях. НЕТ, КАПИТАН! И скажи, доблестный офицер, тебе самому-то не противно сторожить девку и бабу? А? Давай, скажи! И часто тебя ставят на такую работу?

Вышло грубо, но она и хотела – грубо. В самый раз.

– Таков мой служебный долг, Екатерина Ивановна.

– Ты ведь знаешь, капитан, ни на девке, ни на бабе государственных грехов нет в помине. Знаешь?

Каминский замешкался с ответом. Не обо всем, как видно, оабовец имел право разговаривать с арестованными.

– Знаешь!

– В общих чертах. У меня нет полной информации по вашему делу. И мой долг обязывает меня повиноваться приказам. Знаете ли, госпожа Сомова, вас и вашу дочь я вижу впервые. Присяга, которую я когда-то дал своей стране, все-таки важнее!

Интонация выдала его обиду. «Зацепила я тебя, значит…» И Катя захотела добавить еще один залп – на прощание, но вместо этого неожиданно для себя самой произнесла:

– Я сочувствую тебе, капитан. Я сочувствую стране, капитан. Нечто исказилось, если совесть воюет с присягой.

Оабовец изо всех сил старался казаться невозмутимым. Молчал, борясь с эмоциями. Хотел доиграть роль джентльмена, болван. Пауза затягивалась.

В конце концов, он открыл рот:

– Екатерина Ивановна, я оставляю вас. Лишь один маленький вопрос, если позволите.

– Да?

– Почему вы все время обращаетесь ко мне на «ты»? Вам нравится оскорблять меня?

– Нет.

– Но ведь разница в возрасте у нас не настолько велика. Мне трудно представить вас, скажем… моей матерью.

«О! Значит вот на сколько я выгляжу…»

– Разница в возрасте не имеет значения.

– Тогда в чем дело, Екатерина Ивановна?

– Ответ прост, дорогой капитан. Обращение на «вы» – это награда тем людям, которых я уважаю.

Глава 3 Еще раз

Первая неделя января 2141 года, числа не имеют значения.

Борт броненосца «Бастион».

Хосе Лопес, мужчина бальзаковского возраста, Маргарита Бондарь, женщина, сохранившая юность души.

«Здравствуйте, уважаемый сеньор Лопес!

Вероятно, Вы удивитесь, когда увидите это письмо в своей каюте. Разумеется, у меня были все возможности поговорить с Вами, поскольку сейчас, после многолетнего перерыва мы опять служим с Вами бок о бок. Не поймите последнее выражение (зачеркнуто слово, еще одно слово, вписанное над строкой, и еще одно – под строкой)… превратно.

Когда-то наше с Вами (зачеркнуто слово, запятая, еще одно слово)… наш с Вами диалог, если позволите его так назвать, приносил мне ощущение легкости и теплоты. Мне не хотелось бы, чтобы Вы подумали про меня какие-нибудь сальные глупости. Кажется, тогда Ваше внимание свидетельствовало о… (вычеркнут абзац)… Вы тоже (вычеркнуто полторы строки)… но сейчас я даже в этом не уверена. Простите, если я перехожу границы… (зачеркнуто три слова, из них два тщательно замазаны чернилами).

Я пишу письмо, поскольку разговор о некоторых важных вещах для меня крайне затруднителен. Особенно в обстановке, когда наш корабль набит командой и штурмовыми подразделениями, как банка солеными груздями. Поэтому я пишу письмо.

Полагаю, в такой ситуации простительны некоторые колебания, хотя именно колебаний я и не люблю в себе. Это свидетельствует о недостатке воли. Но сейчас я прошу Вас быть снисходительной ко мне.

Я… (зачеркнуты три строки) никак не могу забыть тех давних дней, которые мы с Вами провели, то есть, когда мы с Вами вместе служили на борту рейдера (еще три строки замазаны до полной невнятицы, разобрать можно только слова «…лучшее из всего, что со мной…») .

Четыре раза я бралась за это письмо, писала, а потом рвала к клочки. До сих пор я не знаю, как мне правильно рассказать Вам… вернее объяснить Вам… (дальше четыре строки зачеркнуты) … несколько сбивчиво, но я уже не способна самостоятельно определить, так это или не так.

Моя жизнь не научила меня словам, которыми можно было бы передать, до чего я волнуюсь и как я боюсь.

…(зачеркнуто два абзаца)… утратила гордость, то (зачеркнуты две строки)…

Мне кажется, Вы готовы дарить свое внимание любой женщине (слово «женщине» зачеркнуто, сверху написано «даме») на борту корабля, и лишь со мной Вы ни разу не перемолвились даже словечком, если это не касалось воспросов службы. Почему ты Вы… (вычеркнут абзац).

Извините. Прошу простить мою дерзость.