Узники террористов сегодня чувствовали себя особенно плохо. То ли от съеденной полусырой лепешки, то ли от мутной воды, то ли оттого, что наступал момент наивысшего психологического напряжения, когда сдают нервы и человек в заточении начинал ясно осознавать всю трагичность своего положения. Валентину в час дня к Исмаил-Хану не вызвали, и заложники не могли понять, что это означает. Первым сорвался руководитель группы:
– Валя! Ну неужели твой папаша, обобравший страну и сколотивший капитал, на который полмира купить можно, не в состоянии отказаться от каких-то десяти миллионов долларов? Почему ты не подействуешь на него? Ведь это только из-за тебя все мы оказались здесь. Будь на твоем месте другой журналист, душманы на нас даже не взглянули бы!
Туркина огрызнулась:
– Не смей так говорить о моем отце. Он не обирал страну, не воровал, и он готов заплатить деньги, но, видимо, что-то не получается.
– Что? Ну скажи, что, кроме нежелания, может помешать твоему отцу распорядиться собственными средствами так, как он этого хочет? Ничего! Но он не платит. Иначе нас уже вывезли бы в Кабул и передали посольству!
В разговор вступил Дольский, до сего времени лежавший молча на топчане у стены:
– Антон! Заткнись, пожалуйста! Без тебя хреново.
Сергинский вскричал:
– А с ней не хреново? Наши жизни в ее руках, а она не хочет даже пальцем пошевелить, чтобы спасти нас. Хотя Валентине ничего особенно и делать-то не надо. Заставить отца заплатить, и все! И все, Вова! Нас отпустят.
– Я сказал, заткнись! Валя сделала, что могла. Теперь остается ждать. И не ной. Будь, наконец, мужчиной!
Руководитель группы всхлипнул:
– Да пошли вы все!
В этот момент крышка люка сдвинулась в сторону, и в проеме колодца показалась физиономия охранника. Валентина машинально поднялась, но бандит, сбросив в подвал веревку, приказал:
– Выходить! Всем!
Туркина взглянула на коллег.
Сергинский икнул:
– Что бы это значило?
Дольский встал:
– Мне кажется, ничего хорошего. Но идем, раз зовут.
Сергинский крикнул:
– Я не пойду!
Дольский усмехнулся:
– Дело твое. Жди, пока тебя силой не поднимут на поверхность. А эти ребятки в нуристанках, чалмах и тюбетейках особо церемониться не будут. Изобьют дубинками, без лестницы вылетишь из колодца.
Охранник вновь подал голос:
– Чего встали? Сказал, все наверх, быстро!
Журналисты поднялись в бункер. Там, не выходя на улицу, постояли с минуту, привыкая к яркому свету. После чего начальник охраны крепости вывел их во двор. Но дальше гаража и боковой стены главного дома не повел. Приказал встать в центре закоулка. Журналисты огляделись. Кроме начальника охраны увидели еще двух караульных. Их автоматы были направлены на заложников. Из-за угла показались Исмаил-Хан и комендант Натанджар. Главарь банды, узнав о болезни Маруха, вынужден был использовать оператора съемочной группы. Комендант вынес с собой и камеру.
Бандиты подошли к пленникам.
Исмаил-Хан остановился напротив Туркиной, спросил:
– Как чувствуете себя, Валентина Борисовна?
Валя, стараясь держаться спокойно, ответила:
– Благодарю, неплохо!
– Я недавно разговаривал с вашим отцом. И знаете, он отказался немедленно заплатить за вас, единственную свою дочь, выкуп.
Валентина побледнела:
– Как отказался? Этого не может быть!
– Ты, женщина, считаешь, что я лгу?
– Нет, но... вы, видимо, не так поняли папу!
– Я прекрасно понял вашего... папу. А вот он, по-моему, нет. А посему я решил, дабы убедить господина Туркина в серьезности своих намерений и показать ему, что со мной никакие игры не проходят, казнить одного из ваших коллег!
Туркина вздрогнула. Впрочем, дрожь пробежала и по телам мужчин-заложников.
– Как казнить? Вы что? Подождите! Дайте мне немедленно поговорить с отцом. Я все улажу!
Исмаил-Хан, сощурив черные безжалостные глаза, прошипел:
– Нет, Валентина Борисовна! Я не намерен упрашивать вашего отца. И что-то менять... тоже.
Он повернулся к коменданту крепости:
– Руководителя съемочной группы к стене!
Сергинский, упав на колени, завизжал:
– Нет, нет! Не хочу! Не могу. Не убивайте! Я ж...
Назим Натанджар кивнул охранникам.
Те, забросив автоматы за спины, подхватили Сергинского под руки и потащили к большому валуну, лежавшему у боковой, каменной стены дома главаря банды. Исмаил-Хан взял у коменданта видеокамеру. Встал напротив Дольского:
– Узнаете аппаратуру?
– Узнаю! И что?
– Не надо грубить, молодой человек. Держи!
Исмаил-Хан бросил камеру в руки оператору. Владимир поймал ее. Бандит приказал:
– Проверь аппарат! Будешь снимать казнь. Но так, чтобы захватить все подробности. В красках! Чтобы у тех, кто потом будет ее смотреть, от ужаса волосы шевелились. Все понял, оператор?
Дольский неожиданно бросил камеру обратно. Теперь уже главарю банды пришлось ее ловить.
– Пошел ты, козел немытый! Паскуда душманская! Ты можешь убить меня, но работать на себя не заставишь, ты это понял, паршивый погонщик верблюдов?
Натанджар ударом кулака сбил оператора на землю и принялся избивать ногами. К другу бросилась Валентина, но Исмаил-Хан, поймав ее за руку, отбросил назад, приказав:
– Стоять, сука! – И крикнул коменданту: – Хватит, Назим!
Натанджар повиновался.
Исмаил-Хан, передав камеру коменданту, подошел к лежавшему Дольскому:
– Узнаю русских. Солдаты, что воевали здесь ранее, тоже часто строили из себя героев и... подыхали. Подохнешь и ты, собака.
Сплюнув на Дольского, главарь банды приказал коменданту:
– Сергинского сюда. На его место... – он кивнул на Дольского, – вот этого героя!
Руководителя съемочной группы подвели к Исмаил-Хану. Он спросил Сергинского:
– Ты будешь снимать казнь своего коллеги?
– Да, да, конечно, сделаю, что прикажете! Я и с камерой обращаюсь не хуже любого оператора. Только...
– Что – только?
– Только... пожалуйста... не убивайте меня?!
Валентина, став свидетелем этой сцены, крикнула:
– Какой же ты подонок, Сергинский. Ведь Вова из-за тебя же...
