Стеньке она и бежит. Ну, что ж. Стенька так Стенька.
Просто из принципа Эдуард вырулил сперва на Невский, и доехал до Литейного, и свернул направо.
— Можешь говорить, — сказал он.
— Что происходит? — спросила она. — В чем дело?
— Дело в том, что отца твоего сегодня вечером арестуют. Не волнуйся, ничего страшного. Отпустят, но не сразу. Но отпустят. А вот если бы тебя нашли у него в доме после ареста, то…
— То — что?
— Многое могло бы произойти. Понятно?
— Эдька…
— Да?
— Это похоже на мистификацию.
— Такие вещи всегда похожи на мистификацию.
— Ты не придумал ли это все? Ирка — она знакомая твоя?
— А тебе не показалось поведение твоего отца странным?
— Показалось.
— Ну вот видишь.
— У меня завтра репетиция.
— Мне очень жаль.
— Мне необходимо там быть.
— Сколько тебе лет, а, Линка?
— Что?
— Сколько тебе лет?
— Ты прекрасно знаешь, сколько мне лет.
— Знаю. Сорок три.
— Дурак.
— Двадцать семь. А мне сколько, как ты думаешь?
— Эдька, перестань!
— Сколько? Скажи.
— Ну, двадцать пять. Дальше что?
— А Стеньке сколько?
— Ну ты и подонок!
— Нет, сколько лет Стеньке?
— Подлец.
— Двадцать два или двадцать три. Забавно, а?
— Ты…
— Нет, это я просто разговор поддерживаю.
Они слегка поскандалили.
Он подождал, пока она войдет в неоклассический известняк, четырехэтажное здание, не из самых приятных.
Машину он честно оставил где обещал. Он вообще ценил в себе это — верность слову. Сказал — значит сделает. И пешком пошел к Балтийскому Вокзалу.
Времени оставалось — минут сорок.
Сразу несколько женщин разных возрастов с вожделением посмотрели на красивого, крепко сложенного, хорошо одетого молодого шатена, по-хозяйски непринужденно садящегося в новый внедорожник. Эдуард захлопнул дверь, завел мотор, и уже направился было к Нарвским Воротам, но вдруг, сжав зубы, круто свернул вправо и полетел по Загородному на северо-восток. Никуда это не годится, думал он, что-то я не то делаю, как-то все это… Что скажет Ольшевский? Уволит к свиньям. Только этого не хватало. Как меня можно уволить? Разве что ногами вперед. Эх. Отодвинься к поребрику, дура толстая… би-би!.. ну вот, теперь еще трамвай тут встал.
Пристроив внедорожник у самой парадной, он выскочил, оправил пиджак, и толкнул дверь. Интерком есть, замка нет — замечательный дом, люблю такие дома. Только один такой и остался в квартале.
Взбежав на третий этаж, он стукнул в дверь четыре раза — требовательно.
Открыл сам Стенька, растрепанный, заспанный, в одних трусах. Тощий. Нательный крестик частично скрывали неопрятные волосы на груди. От Стеньки несло потом.
— Здравствуй, солнце ясное, — сказал Эдуард, покривившись. — Где Аделина? Есть очень срочный разговор.
— Аделина? Не заходила сегодня, — сонно ворочая языком доложил Стенька.
— Что ты врешь, парень, — раздраженно заметил Эдуард. — Мне не до шуток.
— Нет ее.
Эдуард отстранил Стеньку левой рукой и вошел в квартиру. В лицо ударил запах грязной одежды, затхлого табачного дыма, какой-то дешевой еды, кошачьей мочи, и прочая, и прочая. Квартиру населяли, помимо Стеньки, суровый среднего возраста гитарист из Перми, тощая художница, и, кажется, школьный учитель, а может быть, продавец наркотиков, маскирующийся под школьного учителя. Эдуард решительным шагом прошел в комнату Стеньки. Одежда на полу, на комоде, на стульях. Книги на всех горизонтальных поверхностях. Пылища. Окурки — не стенькины, Стенька не курит. Пыльный телевизор. На стене плохая фотография церкви в Кижах. Грязные оконные стекла. Пусто. Эдуард заглянул в ванную, за затем по очереди — в комнаты учителя (никого), гитариста (спит на полу рядом с матрацем, ноги босые и грязные), художницы (сидит в одной майке, выставив тощие щиколотки, чего-то малюет цветными карандашами, вскинула брови, криво улыбнулась).
— Вы бы, э… — сказал Стенька, возникший за спиной Эдуарда.
— Ничего не понимаю, — сказал Эдуард. — Где же она?
В этот момент телефон у него в кармане затрезвонил мелодию из оперы французского композитора Жоржа Бизе «Кармен». Эдуард выхватил телефон, как выхватывают из связки ручную гранату. Стенька отскочил в сторону.
— Да?
— Как проходит отпуск, господин Чехов?
— Хорошо проходит, господин Ольшевский.
— Сегодня, говорят, дождь будет. А завтра хорошая погода. На рыбалку поедете?
— Да, наверное.
— Ну, желаю приятно провести время.
— До свидания, господин Ольшевский.
Сунув телефон в карман, Эдуард вздохнул слегка, с облегчением. Отсрочка на день. Он повернулся к Стеньке.
— Мальчики, хотите, я вас нарисую? — предложила художница.
— Рисовать надо уметь, — заметил Эдуард, делая Стеньке знак — выйдем.
Они прошли в стенькину комнату.
— Прибрал бы ты, что ли.
— Приберу, — откликнулся Стенька, зевая нервно.
— Она тебе не говорила, куда пойдет?
— Кто?
— Аделина.
— Когда?
— Давеча. Вот только что. Она здесь была.
— Да не было ее здесь!
Нет, не врет Стенька. То бишь — зашла в парадное, подождала, пока он, Эдуард, уедет, и снова вышла. Но зачем? Вроде бы достаточно напугали ее. Или нет? И где ее теперь искать? По подругам ездить? Или звонить? Звонить нельзя!
— Слушай, Стенька, а позвони-ка ей.
