все было бы по другому. Вы не в моей юрисдикции, мне до вас дела не было. Но вы не извинились, а я недолюбливаю невежливых, и я тут же вспомнил, что служу правосудию. Кстати, ФБР до вас тоже никакого дела нет. Но, очевидно, кое-какие претензии к вам имеет ФСБ. Позвольте задать вам вопрос. Почему вы связались именно с Джонни Сканком? Других знакомых не было в городе?
Каменский ничего не ответил, только презрительно фыркнул.
— Впрочем, дело такое. Я не доносчик, и мне происходящее неприятно. И если я буду еще пятнадцать минут держать на весу пистолет, у меня рука отвалится. Поэтому вот вам адрес… — он вынул из кармана брюк хаки визитку, — идите туда прямо сейчас. Вам дадут комнату — не такую роскошную, как эта, но тоже ничего. Ждите меня вечером. Меня интересуют некоторые подробности. Информация. После чего я предоставлю вас самому себе.
Минуты три они попрепирались, а затем Каменский сник. Дабы не стеснять его, Хьюз тактично вышел из комнаты и занялся дальнейшим осмотром помещения. Когда минут через пять он вернулся в гостевую, Каменского в ней уже не было. Еще через пять минут поднялись в квартиру двое в форме и двое в гражданском, с ордером на обыск. Хьюз протянул Томми ключи от машины.
— Поставишь у вашего участка, табличку подложишь под ветровик. Я завтра к вам наведаюсь, оформлю все.
— А как же…
— Мне захотелось пройтись. Такая вот у меня нынче блажь.
То, что парень его узнал, шокировало Каменского. Чем Хьюз и воспользовался.
Со странной телепрограммой дело обстояло так. Местного значения мусульманин, проникнувшийся пылом гласности и справедливости, соорудил нечто вроде нелегальной спутниковой антенны, дабы братья по вере могли смотреть транслируемые через спутник передачи из мусульманских стран. Большого успеха затея не снискала — местные мусульмане изъяснялись только по-английски — но оказалось, что установка может ловить не только мусульманские, но и другие, не доступные широкому потребителю передачи. За небольшую мзду предприниматель подключал всем, кто желал, любые программы в любой расшифровке. Когда Каменский поведал Сканку, что не прочь смотреть русские передачи, Сканк не только включил соответствующие программы в свой пакет, но и пригласил предпринимателя, чтобы тот установил приемник — дабы ублажить гостя, у которого на счету в Швейцарии лежала совершенно фантастическая сумма.
Можно было сесть на метро в двух кварталах от дома Сканка, но Хьюз недолюбливал синюю ветку — самую запущенную в городе. Пройдя по Сейнт-Николас до Сто Десятой, он повернул на запад, прошествовал степенным скинхедовым шагом вдоль северной кромки Сентрал-Парка, добрался до Бродвея, и повернул на юг. Спускаться в метро расхотелось окончательно. Прохожие искоса на него посматривали. Кожаная папка под мышкой слегка контрастировала с одеждой и бритой головой. Хьюз потрогал голову. Миллиметровая поросль приятно уколола ладонь. Недели через две буду похож на боксера, а еще через две на клерка, подумал Хьюз. Затем он потрогал кожаную папку. Тоже приятное ощущение — гладкая, хорошая кожа. Французское бистро на углу Сто Пятой, на западной стороне Бродвея, стояло с открытыми дверьми — пригласительно, в очень французском стиле, так, что непонятно было, где кончается тротуар, и где начинается бистро. Хьюз проследовал прямиком к стойке.
— Привет, — Сесили махнула ему рукой.
На вид ей было лет семнадцать, а на самом деле двадцать два. Она была тоненькая и угловатая, с расплывчато-ирландскими чертами лица, с рыжеватыми волосами и очень голубыми, как утреннее небо над Белфастом, глазами. Хьюз благосклонно кивнул. Она быстро нацедила ему из бочкового крана стакан Бруклинского Лагера, начинавшего последнее время всерьез соперничать с Самюэлем Адамсом и Бассом, и адамсовский Октоберфест с имбирем появился, по подозрениям Хьюза, именно из-за неожиданной конкуренции со стороны бруклинских выскочек.
Справа от Хьюза молодой австриец потягивал бутылочный Шпатен (Хьюз подумал — ведь Шпатен? Не Спатен? Именно так произносят немцы — Шпатен?) и слушал зычно играющую в наушнике (так, что Хьюз расслышал) немецкую роковую песенку пятнадцатилетней давности — «Хочу выебать Штефи Граф» — за которую героиня песни эту рок-группу судила. Австриец был дрессированный — не пытался курить. Попривыкли туристы. Пока что в бистро было пустовато.
— Что это ты так оделся сегодня? — неуверенно улыбаясь спросила Сесили, положив локти на стойку, раскинув ладони фигурной скобкой, и уперев в них подбородок.
— Умничаю, — объяснил Хьюз.
— Чак, ты сегодня вечером свободен?
Нет, их не переучишь, подумал Хьюз, имея в виду человечество. Чак, Чак.
— Мы же договаривались на завтра, — напомнил он.
— А у меня сегодня вечер свободный.
— Мало ли что.
— А чем ты сегодня занят?
— Это государственный секрет.
Она скептически на него посмотрела. Ей хотелось закатить скандал, но, во-первых, она на работе, а во-вторых, Хьюзу закатывать скандалы — встанет и уйдет, даже если ему вовсе не хочется уходить — просто из принципа.
Австриец наконец-то заметил Хьюза в хаки и с опаской чуть подвинулся на стуле, работая локтем, упертым в стойку, как рычагом.
— Хотите еще что-нибудь? — спросила его Сесили.
— Я? Нет, пожалуй, нет.
— Хайль Гитлер, — сказал Хьюз с очень серьезным видом.
Австриец некоторое время сидел, сохраняя таким образом лицо, а затем встал, выложил двенадцать долларов на стойку, и ушел.
— Всех клиентов мне распугаешь, — заметила Сесили, улыбаясь и пересчитывая купюры.
— Хочешь я его арестую? — предложил Хьюз. — Две бутылки — и ни цента на чай. Свинство. Негодник.
— Тогда знаешь что? Тогда я пойду сегодня на вечеринку, — заявила Сесили, стараясь говорить подчеркнуто равнодушно. — Я вчера купила новые босоножки. Хочешь посмотреть?
— Хочу.
Сесили обошла стойку, встала перед Хьюзом, и сделала пируэт. Ноги у нее сохраняли, несмотря на тщательный педикюр, подростковую неловкую угловатость. Ступни и пальцы были длинные. Босоножки имели каблук, выглядели вульгарно, и совершенно ей не шли.
— Очень красиво, — сказал Хьюз.
Она запрыгнула ему на колени (против правил заведения, не поощрявшего чрезмерно фамильярное общение персонала с клиентурой, но Хьюзу две недели назад довелось поговорить с ее начальством, и с тех пор Сесили располагала в заведении некоторыми привилегиями) и обвила ему руками шею. В кармане у него зазвонил мобильник. Коротко поцеловав Сесили, Хьюз вытащил телефон и посмотрел на опознаватель номеров. Придерживая подругу за талию, Хьюз сказал:
— Вперед.
— Чак?
— Нет, это общество культивирования папоротников.
Майк, тот самый, разговор с которым Хьюз давеча сымитировал перед Каменским, хмыкнул.
— Чаки, почему наблюдаемый переменил место?
— Это такая загадка? Не знаю, сдаюсь. Почему?
— Мне не до шуток. Мы его два месяца пасем, он всегда был дома. А тут вдруг выскочил, побежал, поймал такси, и уехал. Куда?
— К Дику Шайо.
— Блядь! У Дика Шайо — проходной двор, он там кого угодно может повстречать.
— Кто?
