— Наблюдаемый. Его там могут убить, понимаешь? Или еще что-нибудь. Все откроется, все узнают, что его пасли.
— По-моему, о том, что и вы, и русские его пасете, не знает только он сам.
— Вот и не нужно, чтобы он знал. Зачем ему знать? Он и так бреется раз в четыре дня. Исчезнет — совсем зарастет. Ищи его потом среди раввинов в Боро-Парке. Что ты ему сказал, Чак?
— Пригрозил ему звонком.
— Куда?
— В твое заведение замечательное.
— Кошмар какой. Зачем?
— Он мне на ногу наступил и не извинился.
— Да, на тебя это похоже. Мог бы просто дать ему в морду.
— Я был при исполнении. На Сканка заведено дело. Все равно бы ваш наблюдаемый там не остался. Поэтому, переместив его, я оказал ему, и вам, и русским, и вообще всему свету, неоценимую услугу, и тем не менее все почему-то недовольны. Также, я не мог дать ему в морду потому, что он в два раза тяжелее меня. Я не прошел курс в вашем заведении, где учат эффективно калечить людей, и после дачи в морду мне пришлось бы вытаскивать пистолет и, возможно, даже применять его.
— Не треплись, Чак. Наблюдаемый знает, что Сканка арестовали?
— Да. Если вышел из дома — знает, поскольку проходил через гостиную, и, следовательно, многое видел.
— Ну, хорошо. В общем-то, ты действительно оказал нам всем услугу.
— Да.
— Нет, я не об этом. Дело в том, что пять минут назад какие-то кретины ворвались в квартиру Сканка и разнесли ее всю на хуй. Очевидно, искали наблюдаемого.
— Это уже после того, как мои коллеги и Сканк уехали?
— Да. Что, испугался?
— Хмм. Знаешь что, Майк? На вашем месте я бы поставил человек десять охранять Каменского.
— Сперва надо выяснить, кто за ним гоняется. Спланируем засаду.
— А что, есть сомнения по этому поводу?
— Может, это мафия.
— Кубинская? Итальянская?
— Русская.
Хьюз засмеялся.
— Идиоты.
— А?
— Русская мафия не может за ним гоняться. Никак не может.
— Почему? — удивился Майк.
— Потому что он сам — всем мафиям мафия. Он может купить десять русских мафий.
— Но тогда…
— Это люди Кречета.
— Ты знаешь, кто такой Кречет? — еще раз удивился Майк.
— Я много чего знаю. К примеру, был такой Макиавелли. Знаешь такого?
— Слышал. Я их путаю — Макиавелли и Дизраэли. Ты интересовался… ты…
— Тепедию обсуждали по всем каналам, особенно после ареста второго члена триумвирата. Есть интересный аспект — ни одной фотографии Кречета нигде. Ни одной. Остальные двое — со всех углов и во всех видах. А Кречет — нет его. Несмотря на то, что он шесть месяцев сидел — казалось бы, должны быть хотя бы тюремные профиль и фас. Ан нет.
— Так ты думаешь…
— У Кречета какой-то счет к Каменскому. Каменский, он же ваш наблюдаемый, что-то знает. Поэтому пасите его плотно — мой вам совет. Охраняйте тщательно. Если он вам нужен.
— Почему бы русским этим не заняться?
— Подумай, Майк.
— Ну?
— Нет. Ты, лично — подумай.
— О чем?
— Русские дали ему пересечь границу. С поддельным паспортом. Двух других арестовали, одного с помпой, другого выпустили под залог, равный годовому бюджету Бельгии. И скоро снова посадят. А Каменскому дали сбежать.
— Ну?
— Возможно, не хотели, чтобы Кречет мочил его на территории России.
— То есть…
— То есть они не против, чтобы он замочил его на территории Америки. Поэтому — паси его, Майк, паси.
— Но если русским выгодно, чтобы его убрали…
— Им не выгодно, им все равно.
— Тогда зачем же мы стараемся?
— Затем, что завтра им станет не все равно, и ты получишь повышение.
— С чего ты взял? Что тебе известно? Выкладывай.
— Меньше, чем тебе. Но видишь ли…
— Ну?
— Вы там в своем штабе, а русские в своем, целый день таращитесь в мониторы. У вас камеры развешены по всему миру, спутники не дремлют. Всю информацию вам поставляют компьютеры.
— И что же?
— А то, что вы разучились мыслить логически. Факты существуют для сопоставления, и выводы делаются не из фактов, а из результатов сопоставлений. Я почти не имею дела с камерами, у меня половина работы в Испанском Гарлеме, где камеру вешать нельзя.
— Почему?
— Потому что ее через десять минут либо разобьют, либо спиздят, как не прячь.
— Чаки, ты уверен…
— Перестань пиздеть и выставляй этому невеже охрану. Сегодня ближе к полуночи я приеду к нему на чай с пирожками, скажи там своим, чтобы меня на лестнице не ущемляли в правах.
Вложив мобильник в карман, Хьюз критически осмотрел Сесили, сидящую у него на коленях, взял ее за предплечья, соскользнул вместе с ней на пол и произвел в обнимку с подругой несколько танговых па. Сесили засмеялась заливисто.
— Завтра в восемь, — сказал Хьюз. — Приходи ко мне, и будешь ты в моей власти, и познаем мы блаженство взаимных объятий, на скромное ложе мое взгромоздившись сладострастно.
Теперь он все-таки спустился в метро и проехал две остановки. Три — было бы ближе, но Хьюз недолюбливал ситуации, когда едешь дальше места назначения, а потом надо возвращаться пешком. Это как идти назад. Глупо. Поэтому вышел он не у Верди Сквера, а у Восемьдесят Шестой, где высился на западной стороне ансамбль из трех зданий — бордовый кирпич и светло-серый известняк — выполненный под знаменитый в кругу архитекторов прошлого два парижских дома, кои от стрелки Сите отделяет Пон Нёф — только в три раза выше. И продолжил путь вниз по Бродвею — не туристскому, псевдо- театральному, но жилому, уютному. По мере приближения к Ансонии здания становились все выше, все массивнее, магазины и забегаловки все чище. Переходя двухстороннюю Семьдесят Девятую, Хьюз бросил взгляд вправо и вспомнил, что в смежном с главным молельным залом псевдоготической церквы на углу Вест Энд давали вчера «Любовный Напиток» Доницетти, и что он намеревался, несмотря на излишне наглую дороговизну билетов, заглянуть и послушать. Он еще раз подумал — хорошо это или плохо, что некоторые церкви имеют зрительные залы и позволяют малым труппам их использовать, и решил, что все-таки хорошо.
Купив в овощной лавке на углу грушу, он на ходу стал ее есть, рассчитывая под занавес оставить в
