Некрасов сделал неопределенный жест.
— Оказывается, правда может быть воспринята только в форме шутки, — сказал он.
— Правильно, — вдруг поддержал Некрасова Стенька. — И именно поэтому Зверь все время шутит.
— Стенька, заткнись, — велела Аделина.
— Не указывай мне!
— У Зверя нет чувства юмора, — подал голос отец Михаил, а затем повернулся к Стеньке. — Ведите себя прилично, сын мой.
— Ого, вот оно! — закричал Стенька, радуясь. — Все вы такие, вся верхушка, только и ждете, как бы продаться — либо евреям, либо католикам. Предатели! Хуже евреев. Те то хоть просто садятся на шею русскому народу, как только появляется возможность. А вы — хуже. Вы делаете вид, что вам открыта вся правда…
— Что-то вы с этой шеей русского народа, э… как-то… — начал было Пушкин, но Некрасов тронул его за плечо.
— Да, евреи лучше вас! — заявил Стенька отцу Михаилу. — Вот эти двое — лучше вас! Они хоть просто садятся на шею…
— А, ебаный в рот! — рассердился Пушкин. — Подскажите, пожалуйста, мне лично как это сделать, чтобы было комфортно.
— Нашли, с кем связываться… — предупредительно сказал Некрасов.
— Что сделать? — взвился Стенька. — Что сделать, еврей?
— Сесть на шею русскому народу. Если не трудно. Я все время пытаюсь сеть русскому народу на шею, но не то шея слишком скользкая, сваливаюсь все время, не то сидение на этой шее менее выгодно, чем несидение. Помимо этого, шея — это слишком общо. На вашу личную шею — это и думать глупо. Вы ведь в своей жизни больше двух недель в общей сложности не проработали.
— Не у меня, но у моих соотечественников, — возразил Стенька. — И нечего на меня орать!
— Я не ору.
— Вы в меньшей степени на шее сидите, согласен. Хотя, если подумать, черт его знает, чем вы там занимаетесь, в своих научно-исследовательских институтах. Степени получают, умные разговоры ведут — и все. Почему мы должны вас содержать? Все вы — ученые, коммерсанты, шоубизнес — жиды, блядь, все сидите на шее у народа, да еще и измываетесь над ним!
— Ты меня не относишь ли к шоу-бизнесу? — спросила Аделина. — И к жидам, заодно?
— Тебя? Э… при чем тут ты?
— Это ты потому такой возмущенный вдруг оказался, что тебя в игру не приняли? Отказали тебе в астренском гражданстве? Сказали — иди отсюда, славянская харя? Маргиналом себя почувствовал, проповедник? Мразь ты, Стенька.
— Лин, он не мразь, — вступился за Стеньку Эдуард. — Не горячись.
— И пусть, — согласился Стенька. — Целый год она мне голову морочит. Я для нее сословием не вышел. И правильно! На мне печати Зверя нет! Она желает иметь дело только с теми, кто с печатью.
— Что ты привязался к этому Зверю, — Эдуард пожал плечами.
— Подонок, — сказала Аделина.
— Ребята, не шумите так, подрастающее поколение спит, — заметил Некрасов. — Оно должно вырасти здоровым и сильным, чтоб можно было ему на шею сесть.
Все обернулись и посмотрели на Федьку.
Аделина порывисто поднялась с места.
— Эдька, пойдем, поговорить надо. — Она обернулась. — И вы, Седрик, тоже.
— Я? — удивился Милн.
— Да, вы. Пойдем. В вестибюль.
— Куда это ты с ними? — спросил Стенька, наконец-то испугавшись, что она действительно больше никогда не захочет иметь с ним дела — до него дошло, что со стороны это именно так и выглядит — устроил сцену из-за того, что его не приняли в белохолмённое шоу с фокусами. — Подожди!
— А ну-ка, орел, помоги мне подняться, что-то ноги ослабли, — сказал ему отец Михаил.
— Потом…
— Не потом, сейчас.
Отец Михаил положил руку Стеньке на плечо. Хватка у него оказалась стальная.
— Я…
— Помоги подняться. И отойдем. К роялю. Пойдем, пойдем.
Стенька помог отцу Михаилу дойти до рояля.
— Ты, дружок, не устраивай мне здесь борьбу с жидами, — распорядился отец Михаил. — Не до того сейчас. Понял? Не заводи разговоры на отвлекающие темы. Не о том им всем сейчас думать надо.
— Кому? — спросил Стенька, потирая плечо.
— Им всем. Не до того. Ты, в конце концов, в некотором роде представитель Русской Православной Церкви. Представляй ее достойно, а то я тебе дам по жопе как следует, так ты месяц на жопу сесть не сможешь. Заладил — жиды, жиды, а всего-то ничего — девушка с тобой спать не желает.
Стенька широко открыл глаза — от возмущения.
— Да какого…
Но отец Михаил снова взял его за плечо.
— Девушка хороша, согласен. Но не следует дискредитировать благородное дело научного антисионизма, смешивая понятия. Дорогу тебе перекрыли двое — один явный русский, другой явный негр. Не следует в этом видеть еврейский заговор. Также, не следует порочить Россию, не подумав. Уж если взялся порочить, делай это с толком. А у тебя получается — Россия выбрала себе правительство, которое легло под евреев за деньги. Кто при данном раскладе выглядит менее презентабельно — тот, кто лег, или тот, под кого легли — неизвестно. И Пушкина этого не заводи, малыш. Не надо. Во-первых, он, вроде бы, неплохой парень. Во-вторых, не знаю, насколько он хороший биохимик, но то, что он профессиональный клоун, душа общества, и так далее — видно сразу. Будешь цепляться — будешь выглядеть дураком. Понял?
— Я…
— Я спрашиваю, понял?
— Да.
— Иди на место, и больше не пей. Сцены ревности устраивай в номере, а не здесь. Понял, Отелло?
— Да ведь….
— Понял?
— Понял.
— Вот и хорошо. А теперь нам всем нужно в баню.
— А?
— В баню. Здесь есть парная. Не сауна, а настоящая парная, с вениками. Русская. Или астренская. Все туда пойдем, попаримся, и станем добрее. Это совершенно необходимо. А то мне все время хочется кому- нибудь дать в морду, и это невыносимо, брат. Ребра у меня, оказывается, целы.
— У вас швы разойдутся, — сказал неуверенно Стенька. — С такими ранами да синяками в баню…
— Не волнуйся за меня, брат. Я мужик крепкий.
В вестибюле выспавшаяся Нинка с начищенными зубами желала читать женский детектив, но ей мешала одна из матрон, недовольная тем, что видела крысу.
— Они от дождя сюда набежали, — объясняла Нинка, сама боявшаяся крыс. — Они потом обратно убегут. Пошныряют и убегут.
— Я буду жаловаться, — грозилась матрона.
— Значит так, мальчики, — сказала Аделина, отведя покорного Эдуарда и удивленного Милна в угол. — Положение, как я понимаю, совершенно пиковое. И пора с этим заканчивать. Вы оба чего-то ждете,
