можно было сказать вслух, и особенно – то, что имело отношение лично к Шекспиру. Тем не менее в 'Гамлете' есть практически прямое указание на то, кто именно был Шекспиром…
В.К.: ??!
А.Б.: Все в той же сцене с могильщиком тот, играя словом last, замечает: 'Труп обычного человека 'протянет' восемь лет, а дубильщика кож 'протянет' девять.' Могильщик ведет речь о таннере, дубильщике кож, который после своей смерти 'протянет' в могиле еще девять лет. Но он же далее, играя словом lie ('лежать' и 'лгать'), бросает: 'Вы лжете/лежите, не в этой могиле, сэр, поэтому она не ваша; что же касается меня, я не лежу/не лгу в ней, и все же она моя.'
Уж не этот ли могильщик с университетским образованием является тем самым 'таннером', который девять лет не лежит в своей могиле? Но главное здесь – пока – даже не это. В этой сцене заложено противоречие, на которое почему-то не обращали внимания и которое подталкивает нас к неожиданным выводам. Беседа происходит между двумя людьми, каждый из которых когда-то знал человека, чей череп они держат в руках. Каждый из них общался с Йориком в одно и то же время на королевских застольях в Эльсиноре (где еще шут станет выливать кому-то на голову кувшин вина?), и они не могут не быть знакомы. И тем не менее они ведут себя так, будто у них даже повода нет задать вопрос: 'Простите, а мы с вами случайно не..?' Такое возможно, только если они – две половинки одного и того же персонажа. Надо сказать, что до относительно недавнего времени по традиции, идущей от шекспировских времен, в постановках 'Гамлета' могильщик, прежде чем приняться за работу, снимал с себя несколько сюртуков, как бы показывая, что его персонаж выступает в разных личинах. Так Шекспир подводит нас к пониманию, что Гамлет и могильщик – одно и то же лицо и что его мениппея имеет выход в реальную действительность.
В.К.: Тогда почему 'таннер'? И почему девять лет? Какое это имеет отношение к реальной действительности?
А.Б.: Текст 'Гамлета' был зарегистрирован в 1602 году; вычитаем 9 лет, прожитых 'таннером' после своей смерти, и получаем 1593.
30 мая 1593 года трагически погиб гениальный поэт и драматург Кристофер Марло, один из 5 главных претендентов на авторство шекспировских произведений. Смерть Марло не без оснований считалась сфальсифицированной. И современники, и – впоследствии – исследователи его творчества звали его 'таннером': он считался сыном сапожника.
В.К.: Альфред Николаевич, не может ли это быть простым совпадением?
А.Б.: В этой фразе – не одно, а три совпадения. Совпадает сам факт того, что Марло 'не лежит в своей могиле' (а 'марловианцы' собрали весьма внушительные доказательства того, что Марло на самом деле не был убит и что его смерть была инсценирована), совпадает количество лет, которое прошло с тех пор, как он 'не лег в свою могилу', и совпадает прозвище Кристофера Марло – 'таннер'. Не слишком ли много совпадений? Тем не менее я сам себе показался бы излишне категоричным, если бы на основании только этих – даже таких – совпадений сделал вывод, что Шекспиром был именно Марло.
Но сторонники авторства Марло напоминают и о том, что псевдоним 'Шекспир' появился через две недели после 'гибели' Марло. Имя Уильяма Шекспира явилось миру на вставном листке, срочно допечатанном и зафальцованном в уже готовую поэму 'Венера и Адонис', которая была сдана в печать до даты 'смерти' Марло. Через несколько лет в предисловии к 'посмертно' изданной поэме 'Геро и Леандр' Марло даст понять, что она является продолжением поэмы 'Венера и Адонис' – которая вышла в свет после его 'смерти' и о которой он как покойник знать не мог! Это очень сильный аргумент, и 'марловианцы', абсолютно уверенные в том, что Шекспиром был именно Марло, сожалеют лишь, что нет какого-нибудь очевидного доказательства, вроде 'еще дымящегося пистолета'. Если я хотел подтвердить свое предположение, я должен был найти именно такое доказательство, хотя я бы предпочел – и не только терминологически – 'отпечатки пальцев', это как-то надежнее. Поэтому я стал искать их с помощью 'графологии' творческого почерка: я обратился к произведениям Марло.
Ну, тот факт, что именно Марло ввел в английскую литературу пятистопный безрифменный ямб, общеизвестен, и 'стратфордианцы' не отрицают, что Шекспир этим нововведением Марло воспользовался…
В.К.: Хороший аргумент, но не решающий. Во всяком случае, без других сильных аргументов отпечатком пальца его вряд ли можно назвать.
А.Б.: А вот вам и решающий. Оказалось, что драмы Марло 'Мальтийский еврей' и 'Доктор Фауст' – такие же мениппеи, как и 'Гамлет', и что их подлинный смысл прямо противоположен открыто декларируемому. Их построение и разделение основной и вставной фабул на прозаическую и стихотворную части произведены по тем же принципам, что и в 'Гамлете', в 'Отелло', в 'Короле Лире', в 'Ромео и Джульетте', а стилистические черты поэтической речи (игра слов, метафорический строй) идентичны..
В.К.: Да, пожалуй, это уже – отпечатки пальцев: не может один гений слизнуть у другого стиль, это невозможно по определению – на то он и гений, чтобы быть в стиле самостоятельным. Но тогда тем более требует ответа вопрос: зачем Марло-Шекспиру понадобился такой сложный стиль со спрятанным – на грани литературной мистификации – смыслом?
МИСТИФИКАЦИЯ ИЛИ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ?
А.Б.: Ответ на ваш вопрос содержится в биографии Марло-Шекспира. Но прежде чем обратиться к ней, приведу пример, который покажет, как иногда полезно владеть приемом изложения, который позволяет говорить то, что думаешь, без риска быть за это обезглавленным.
Известно, что Марло к католицизму относился с симпатией; в то же время папский престол в 'Докторе Фаусте' изображен в явно сатирической манере, что не вяжется ни с биографией Марло, ни с творчеством Шекспира. 'Марловианцы', не будучи в состоянии объяснить этот феномен, молча обходят это противоречие, не понимая, что рассказчик в 'Докторе Фаусте' – не автор и что именно рассказчик, а не доктор Фауст, является слугой дьявола. На самом деле сатира Марло в 'Докторе Фаусте' направлена против хулителей католической церкви. Легко представить, чем бы кончилась для Марло попытка высказать вслух то, что ему удалось таким способом передать в 'Докторе Фаусте': одним из пунктов доноса, по которому его ждала неминуемая смерть, было открытое выражение симпатии к католицизму. Таким образом 'Доктор Фауст' для 'марловианцев' превращается из минуса в плюс.
В.К.: А что в 'Мальтийском еврее'?
А.Б.: Если исходить из общепринятого прочтения 'Мальтийского еврея', антисемитизм Марло не вызывает сомнения. Однако в общем метасюжете этого произведения имеет место апологетика Варравы, который свою дочь, принявшую христианство, не убивал и монахинь не травил; все преступления совершил маскирующийся рассказчик. 'Венецианский купец' Шекспира не просто схож по фабуле с 'Мальтийским евреем': у них, как у мениппей, совершенно аналогичная конструкция: Шейлок – вовсе не злодей, каким его выводит рассказчик, он жертва оговора со стороны мерзавца-рассказчика.
Таким образом, из сравнительного анализа названных произведений следует:
1) эти произведения, увидевшие свет под именами Кристофера Марло и Уильяма Шекспира, созданы одним человеком;
2) их автор – Кристофер Марло;
3) в 1602 году, на момент регистрации 'Гамлета', Марло был еще жив.
В.К.: Похоже, что вся совокупность ваших аргументов не оставляет места для возражений – хотя мне в таком случае и непонятно, какую роль в истории шекспировского псевдонима сыграла чета Рэтлендов. До знакомства с вашими взглядами я был убежден, что именно И.Гилилову в 'Тайне Великого Феникса' удалось 'расшифровать' Шекспира.
А.Б.: О Рэтлендах, если у нас останется 'время и место', мы еще поговорим. В дальнейшем я буду опираться на данные, собранные и опубликованные не только 'марловианцами', но и 'бэконианцами' и 'рэтлендианцами', ибо и те, и другие, и третьи нашли убедительные доказательства причастности своих
