— Вчера я был с тобой слишком резок. Ты уж извини. Я так хорошо спал, а меня подняли, я в таких случаях всегда раздражительным делаюсь.
— Я тебя понимаю, — чуть улыбнулся Ральф.
— Теперь я рад, что вчера все мирно закончилось — все-таки приятно пообщаться с умным образованным человеком. А как твои раны?
— Раны?
— На руках. Ты так вчера вцепился в этот меч… Впрочем, это хорошо и правильно, настоящий рыцарь не должен бояться боли и крови.
— Я… просто я задумался и не рассчитал… А раны должны скоро зажить… не раны, а царапины даже… я вот шел делать перевязку…
— А, ну тогда не стану тебя задерживать.
Вернон учтиво поклонился — так, будто он имел дело с равным по званию в столичном дворце, а не с собственным вассалом посреди дремучего леса. Ральф, абсолютно сбитый с толку внезапной переменой в поведении сюзерена, ответил на поклон и поплелся к палатке.
Не успел он отойти и пары шагов от коновязи, как дорогу ему преградил большой черный пес. Он не рычал, только стоял и внимательно смотрел на Ральфа умными темно-ореховыми глазами. Тщательно расчесанная шерсть была твердой, как проволока, высокие жилистые лапы выдавали неутомимого бегуна. «Помесь восточной пастушьей и имперской сторожевой», — подумал Ральф. Он протянул руку псу. Тот неторопливо обнюхал, тыкаясь мокрым носом, а потом отошел. Свернулся клубком на земле и заснул.
Кронт и Велена пили чай, обмениваясь угрюмыми взглядами, когда вернулся Ральф.
— Ну что, высокородный, уже можешь поесть? — весело спросил Кронт.
— Нет, есть я не хочу. А вот чаю выпил бы.
Ему плеснули теплого напитка из котелка, и Ральф с наслаждением вдохнул запах трав.
— Что вы заваривали? Так пахнет.
— Чабрец, — ответила Велена. — Вернон дал.
— Вернон?! Я только что говорил с ним. Он сказал, что вчера его из-за нас разбудили, потому он и обозлился. А сейчас изо всех сил старался показаться вежливым и дружелюбным.
— Ну, насколько я знаю, Вернон всегда был немного неуравновешенным, — задумчиво сказал Кронт. — Но если он пытался быть дружелюбным с тобой, высокородный… Тут только два варианта: или он задумал что-то мерзкое, или у него еще худшее похмелье, чем у тебя.
— Почему?
— Он ненавидит аристократов. Терпеть их не может. Думаю, он и в Дарос воевать поехал только из чувства противоречия — раз уж благородные господа решили, что им там делать нечего, значит там самое место для него.
— Но почему? Его что, обманули, предали?
— Ты что не знаешь? Не слышал этой истории? Все же говорили!
— Откуда я могу знать, что творится в каждой провинции! — фыркнул Ральф.
— Авендан провинция?! Тогда уж твой Коэн и вовсе глухое село!
— Ладно, рассказывай, если есть, что рассказать.
Кронт подсел к нему ближе и зашептал — потом и Велена подобралась к ним из своего угла.
— На самом деле, — говорил Кронт, — он незаконнорожденный выродок. Его отец однажды возвращался домой пьяный в дымину и не придумал ничего лучше, чем затащить в постель первую встретившуюся девку. Все бы ничего, но вышло так, что под руку ему попалась собственная сестра. Ладно, и такое случается — когда у верноновой мамаши стал намечаться живот, ее, конечно, стали отпаивать всякими взварами. Но плод травиться почему-то не желал. А может, его мать эти напитки тайком выливала. В общем, через девять месяцев она родила, и в тот же самый день младенец был объявлен демонским порождением. Ведь как жрецы Света говорят: от мерзости может родиться только мерзость, то бишь, от такой связи ребенок либо сразу мертвый, либо уродец с хвостом и перепонками. А поскольку маленький Вернон на вид совсем здоровый был, посчитали, что тут сам Архет расстарался, или еще какой демон.
— Бедный младенец, — пробормотала Велена.
— Ну, его-то как раз не тронули. А вот его мать благородные господа быстренько порешили. Я толком не знаю, что случилось, говорят, ее клан вызвал и казнил, тайно. А отцу записки стали слать, чтоб убил проклятого выродка. Вернонов папаша тоже не из самых сдержанных был, он пообещал надрать всем задницы и заперся в своем замке. И, когда однажды накурился дурман-травы, ему в голову пришла идея, как всех соклановцев поставить на место. Он вызвал из города судью с помощником, заставил составить завещание и тут же выпустил себе кишки кривым ножом. По слухам, при этом он дико ржал. Впрочем, по другим слухам, его зарезал судья.
Дело темное, но, когда соклановцы прочитали документ, с ними едва истерика не случилась. Там было слезное признание в том, что, дескать, младенчик был только инструментом и будущей жертвой, а демонские силы и проклятие достались его папаше. Помимо покаяния, было написано, что все имущество отходит Вернону, естественно, кроме личных вещей богохульного отца, которые, по традиции, принадлежат церкви. Ну, соклановцы и родственнички пробовали и так вертеть и этак, но ничего не добились. Младенца отволокли в храм — там, ему, конечно, ничего не сделалось, и им пришлось признать, что демонской крови в нем нет.
Кронт отпил чая и продолжил:
— Ну вот, будущего наследничка воспитывали какие-то тетки по материнской линии.
Особой любви они к нему не питали, и, конечно, быстро обьяснили, что он — мразь, демонский ублюдок. Им было бы очень на руку, если б Вернон вырос слабоумным психом, с таким-то всегда может неприятность случиться. Не знаю, делали они что-то специально, или у них так само собой выходило, но молодой Вернон был жутко нервным. Но идиотом он не стал… на беду родственничкам. Они начали помирать один за другим, причем, заметь, очень так аккуратно, тихо, без улик. А потом Вернону стукнуло двадцать лет, он вступил во владение наследством, набрал себе головорезов и зажил как хотел. Сказка со счастливым концом, а?
— Смотря для кого, — криво улыбнулся Ральф.
Он допил остывший чай и занялся ранами. Размотал грязные и мокрые бинты, налил на царапины немного хэнкова самогона и перевязал заново — для этого пришлось разодрать чистую льняную рубашку на длинные узкие полосы. История Вернона не шла у него из головы, теперь он даже немного сочувствовал сюзерену. Ральф, конечно, понимал, что одни детали просто выдуманы пересказчиками, а другие, наоборот, забыты, и всей правды, пожалуй, не знает даже сам Вернон.
Остаток дня изгнанники бесцельно прослонялись по лагерю, то и дело поглядывая на далекий остров. Им не терпелось разузнать о выходе из долины, но спрашивать Вернона было бы неосмотрительно. Ральф попытался разговорить наемников, но те упорно избегали всякого упоминания об острове, озерном храме, а уж тем более тайном ходе.
Кронт заявил, что все очень подозрительно, но перед обедом Вернон отозвал его в сторонку и вручил кожаный мешочек, обьяснив, что это аванс. Новенькие имперские золотые сверкали ярче солнца, когда их пересчитывали в палатке. Кронт, поразмыслив, сказал, что Вернону, видимо, действительно нужны верные люди, вот он и старается.
Вечером изгнанники втроем играли в карты. В палатке было так тепло и уютно, что их долгое путешествие по долине стало казаться Ральфу тяжелым сном. Кронт неторопливо тасовал, время от времени прикладываясь к фляге — они играли без ставок, и он заявил, что намерен напиться, раз уж не может просадить аванс.
Ральф почти отошел от последствий вчерашней попойки, в обед он поел жареного мяса, после немного вздремнул и сейчас чувствовал себя просто прекрасно. Ему было жаль видеть забившуюся в угол Велену — она мрачно смотрела перед собой, о чем-то размышляя. Ральф втянул ее в игру, надеясь, что это развеет девушку, но она оставалась все такой же задумчивой, пропускала взятки и забывала козырей.
— Велена! Тебе ходить! — Кронт чуть дотронулся до плеча девушки, она вздрогнула и выронила карты. — Да что с тобой?
— Ничего. Плохое предчувствие, вот и все, — тихо пробормотала она.
— Ха! Да у меня плохое предчувствие все это время, пока мы по долине шатаемся!
