— Никогда не бросай музыку.
— Даю слово.
— Когда мы уезжаем?
— Завтра.
Аэропорт забит был полными надежд путешественниками. Рейсы в Европу, Южную Америку и некоторые другие важные международные пункты объявлялись каждые пять минут. Местные рейсы были не менее часты.
Отсек первого класса, принадлежащий аэролинии с хорошей репутацией, которая недавно купила другую аэролинию с хорошей репутацией, опоздала на неделю и не успела купить еще одну аэролинию, и балансировала теперь на грани банкротства, работал интенсивнее, чем обычно. Произошла задержка марсельского рейса, а также еще два рейса задержались — чартерный, в Калифорнию, зарезервированный для Живой Легенды и его свиты парикмахеров, бухгалтеров, биографов, и эпизодических актеров; и малый, но пылкий, вашингтонский рейс, пассажиры которого не желали, чтобы о них распространяли слухи, будто они пользуются услугами железной дороги.
По радио играли песню из нового альбома Линды Кей. Линда недавно начала новую фазу своей карьеры и пыталась теперь понравиться основной, широкой аудитории — иными словами, по совету своего импресарио, подлизывалась ко взрослой части населения. Оригинальную партитуру песни, написанную Юджином Вилье, чудовищно переанжировали в соответствии со вкусом властей индустрии развлечений, чьи музыкальные понятия формировались в то время, когда композитора еще не было на свете. Слова, написанные Дж. Т. Керрингтоном, оставили нетронутыми по непонятным причинам. Впрочем, одна причина была понятна — слова большой роли не играют. Ни композитор, ни автор слов не получили за свои усилия ровно ничего. На обложке альбома было написано, кратко и по-деловому, что импресарио Линды Кей является автором и музыки, и слов.
Барабанная дробь и тарелки заглушили первые две ноты припева и слово «piling» :
У стойки бара Санди тихо беседовала с Мелиссой. Джозеф Дубль-Ве Уайтфилд, сделав несколько сердитых звонков и осведомившись, почему это, по мнению коммерческой авиации, старый голливудский распутник важнее строителя, присоединился к ним и попросил у бармена коньяку. Ему очень хотелось как можно скорее улететь отсюда. Ему было тревожно.
Источник его тревоги внезапно появился у него за спиной и тронул его за плечо.
— Эй, — сказал Роберт Кинг. — Привет, Джозеф. Нам нужно поговорить. Пять минут. Простите, дамы.
Дамы посмотрели на него с опаской. Он улыбнулся.
— Непременно сейчас? — спросил Уайтфилд.
— Да. Далеко идти не нужно, просто пересядем в другой конец стойки. Не забудьте ваш коньяк.
Уайтфилд поднялся. Они прошли к другому концу и обнаружили там два незанятых стула.
— Что вам нужно, Инспектор? — спросил Уайтфилд.
Помолчав, Роберт Кинг сказал:
— Мне бы хотелось объясниться, чтобы не осталось между нами никаких неясностей, перед тем, как я оставлю вас в покое, Джозеф. Я хочу, чтобы вы знали, что… э… вы меня не обманули.
— Как это возвышенно звучит, — заметил Уайтфилд, снова, против своего желания, входя в роль. Он не получал больше удовольствия от этой игры. — Какую гадость вы откопали на этот раз, Инспектор? Я — тайный педофил? Шпион мусульманской страны? Рок-звезда?
— Я не работаю больше в Бюро, — сказал Кинг, комически поднимая брови. — Вы знаете, Джозеф, просто удивительно, как неудобно быть частным лицом. Например, мне нужно было сюда пробраться. В этот вот бар. Это оказалось трудным делом. В добрые старые дни я махнул бы бляхой, и все. Ну, к делу это не относится. Я закончил дело Уайтфилда, то бишь ваше, Джозеф, и, признаюсь, чувствую сейчас неимоверное облегчение. Более того. Чувствую себя свободным, мужик. Первый раз за десять лет я чувствую себя совершенно, неприлично, фантастически свободным.
— Что ж, поздравляю, — Джозеф поднялся. — Желаю вам приятной жизни, гражданин Кинг, частное лицо.
— Сядьте, — сказал Кинг, и улыбка его исчезла. — Я сдал бляху, но не навыки и не капризы. Я ведь капризен. Могу сломать вам шею и уйти незамеченным. Сейчас же садитесь, Уайтфилд.
