Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма

Как всякий живой организм, традиция может жить лишь когда она представляет собой органическое целое из мистицизма, гнозиса и действенной, плодотворной магии, — целое, проявляющееся вовне как герметическая философия. Попросту говоря, это значит, что традиция мертва, пока не станет для всего человека переживанием традиции — переживанием его, в нем и ради него. Ибо человек как целое — это и мистик, и гностик, и маг, и философ, т. е. он изначально религиозен, созерцателен, артистичен и умен. Каждый во что-то верит, что-то понимает, к чему-то способен и что-то мыслит. Именно от человеческой натуры зависит, жить или умереть традиции. И именно человеческая натура способна дать жизнь традиции во всей ее целостности и поддерживать эту жизнь, ибо в каждом человеке существуют, потенциально или актуально, все четыре «чувства» — мистическое, гностическое, магическое и философское.

Итак, в практическом плане учение Второго Аркана, Жрицы, связано с развитием гностического чувства. Что же оно собой представляет?

Это чувство созерцательное. Созерцание, завершающее концентрацию и медитацию, наступает как только приостанавливается дискурсивное и логическое мышление. Задача дискурсивного мышления выполнена, когда оно приходит к достаточно обоснованному заключению; такое заключение — итог мыслительного дискурса — с этого момента служит созерцанию отправной точкой, с которой начинается проникновение в его глубину. Иначе говоря, созерцание открывает мир внутри того, что попросту верифицируется дискурсивным мышлением как нечто «истинное». Гностическое чувство пробуждается тогда, когда в акте познания открывается новое измерение — измерение глубины, — нечто более глубокое, чем вопрос: истинно это или ложно? С его помощью открывается не только глубина значения истины, открытой дискурсивным мышлением, но и то, почему данная истина истинна в самой себе, т. е. достигается ее мистический, или сущностный источник. Каким образом? — Внимая в безмолвии. Это напоминает усилия вспомнить что-то забытое. Сознание «внимает» в безмолвии, подобно тому как люди «вслушиваются» в себя, когда хотят извлечь из тьмы забвения, воскресить в памяти то, что когда-то знали. Однако между «внимающим безмолвием» созерцания и безмолвием, сопровождающим попытки вспомнить, есть существенная разница. Во втором случае мы имеем дело с горизонталью — осью времени между прошлым и настоящим, — тогда как «внимающее безмолвие» созерцания относится к вертикали — оси между «тем, что вверху, и тем, что внизу». При обычном акте воспоминания обращаются к некоему внутреннему зеркалу, отражающему прошлое; к нему же обращаются в состоянии созерцания, внимая в безмолвии, но в этом случае ищут в зеркале сознания отражение «того, что вверху». Это «акт воспоминания» по вертикали.

Таким образом, есть два вида памяти: «горизонтальная», благодаря которой прошлое становится настоящим, и «вертикальная», благодаря которой «то, что вверху», открывается в «том, что внизу»; или, по аналогии с приведенным в первом письме разграничением между двумя категориями символизма, «мифологическая память» и «типологическая память».

Относительно горизонтальной, или мифологической памяти совершенно справедливо высказывание Анри Бергсона:

«В действительности память не есть возвратное движение из настоящего в прошлое, но, напротив, она есть поступательное движение из прошлого в настоящее» (27: р. 319).

И далее:

«...в чистом виде память есть духовное проявление. Памятью мы поистине пребываем в царстве духа» (27: р. 320).

Именно поэтому и именно таким образом прошлое приходит к нам в воспоминании, и именно поэтому воспоминанию предшествует состояние безмолвной пустоты — зеркала, в котором может отразиться прошлое; или, в истолковании Бергсона, «состояние мозга продлевает воспоминание, оно дает ему власть над настоящим той материальностью, которой (действуя как зеркало) его же наделяет» (27: 320).

Совершенно так же дело обстоит с вертикальной, или типологической памятью, т. е. не менее.справедливо высказывание Платона, когда он говорит о памяти трансцендентного «Я», трансцендентной Самости, наделяющей воспоминаниями «я» эмпирическое:

«Раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чего бы она не познала ... [следовательно] искать и познавать — это как раз и значит припоминать» (108:81 С, D).

То есть здесь мы имеем совершенно сходную картину: «то, что вверху», в царстве трансцендентной Самости, нисходит на уровень самости эмпирической, когда в ней создается та пустота безмолвия, которая служит зеркалом откровению свыше.

Итак, что же необходимо, чтобы получить здесь, в царстве пробуждающегося сознания, отражение «того, что вверху», в царстве мистики?

Необходимо, фигурально выражаясь, «восседать», та е. привести сознание в состояние деятельной восприимчивости — точнее, необходимо такое состояние души, в котором она будет внимать в безмолвии. Необходимо быть «женщиной», т. е. пребывать в безмолвном ожидании, а не в потоке внутреннего монолога. Необходимо «накрыть покрывалом» промежуточные сферы между сферой, долженствующей отразиться, и той сферой, в которой зафиксировано состояние пробуждающегося сознания, актуализирующего это отражение. Голова должна быть «увенчана трехъярусной тиарой», т. е. необходимо обратиться к проблеме столь значительной, что она тесно связана со всеми тремя мирами вплоть до «того, что вверху». Наконец, необходимо «обратить взгляд на раскрытую книгу», лежащую на коленях, т. е. выполнить законченную психургическую операцию, направленную на достижение того или иного результата — конкретной реализации, — и тем самым продолжить традицию, «дополнить книгу Предания».

Мы видим, что в фигуре Жрицы все эти практические указания — условия, которые определяют последовательность процесса познания и вытекают, в свою очередь, из самой специфики гнозиса, — нашли ясное отражение. На карте изображена женщина; она восседает; на ней трехъярусная тиара; над ее головой покрывало, скрывающее те промежуточные сферы, в восприятии которых она не нуждается; и наконец, ее взгляд устремлен в раскрытую на коленях книгу.

Таким образом, гностическое чувство — это некий духовный слух, равно как мистическое чувство — это своего рода духовное осязание. Сказанное не следует понимать в том буквальном смысле, что с помощью гностического чувства воспринимаются какие-либо звуки, — но лишь в том смысле, что его восприятиям мы обязаны сознанию в состоянии вслушивания, по аналогии с уже сказанным о полном ожидания внимании, а также в том смысле, что в данном случае контакт между воспринимающим и воспринимаемым не столь непосредствен, как при духовном осязании или мистическом опыте.

Остается охарактеризовать еще два чувства: магическое и герметико-философское.

Первое — это чувство проекции, тогда как второе — это чувство синтеза. Под «проекцией» здесь подразумевается извлечение — с последующим отчуждением — содержимого внутренней жизни: эта операция подобна той, которая в психической сфере представлена художественным творчеством, а в сфере физической —деторождением.

Талант художника состоит в способности объективно передавать — или проецировать — свои идеи и чувства, передавать таким образом, что при этом достигается более глубокое воздействие на других людей, чем это бывает при выражении идей и чувств человеком, который художником не является. Произведение искусства наделено собственной жизнью. Когда женщина рождает ребенка, она производит на свет самостоятельное существо, которое отделяется, отчуждается от ее организма, чтобы начать независимое существование. Магическое чувство также состоит в способности проецировать вовне содержимое внутреннего мира» которое наделяется собственной жизнью. Магия, искусство и деторождение по существу аналогичны и относятся к одной и той же категории проецирования, или экстериоризации (внешнего воплощения) внутренней жизни. В догмате Церкви о сотворении мира «ex nihilo» («из ничто»), т. е. о проекции из «небытия» тех форм и той материи, которые отныне наделены собственной жизнью, воплощен