Тень смотрит через отверстие в грот и на мгновение остается неподвижной. Сверху раздается голос:
― Черт побери! Тут не видно ни зги.
Этот голос!.. Электрический факел вспыхивает наверху, пытаясь осветить своими лучами глубокую пещеру.
― Эге! Да ведь здесь глубоко!
Этот голос, одновременно и спокойный и насмешливый?.. Этот факел? Я говорю вполголоса:
― Корлевен!..
Свет внезапно тухнет. Боже мой!.. Если он уйдет. На этот раз я кричу:
― Корлевен!..
― А, значит, я не ослышался: меня позвали оттуда!
Свет снова вспыхивает.
― Корлевен... это я, Гедик.
Раскат радостных восклицаний потрясает стены грота:
― Тысяча чертей!.. Я же говорил им, что он жив!.. Гедик, мальчик мой, это вы?
― Это я, капитан, говорите тише.
― Ладно! ― говорит мой товарищ. ― Вы в опасности?
― В настоящую минуту ― нет; но это может случиться каждое мгновение. Как смогли вы добраться сюда?
― Очень просто, ― говорит он мне, ― этот островок посередине озера все время мучил меня. Я опустился по веревке с гребня кратера до воды; потом я поплыл ― и вот я здесь. Я явился бы и раньше, но на острове не было достаточно длинной веревки. Пришлось подождать парусника.
― Парусник здесь?
― Уже два дня.
― А где ваши товарищи?..
― Разве вы не слышите, как они орут там, на горе? Эй, замолчите! ― крикнул он наверх, сделав знак, чтобы там замолчали. ― Черт меня возьми, как я рад! ― повторяет он: ― Как спускаются туда к вам?
― Больше нельзя уже спуститься, капитан; цифры переменены.
Я бегло рассказываю ему о проходе в скале, о площадке с каменной плитой.
― Пустое дело, ― решает он, ― у нас есть динамит.
Нет! Я вспоминаю вдруг о тайне Атитлана, который может разрушить пещеры, а теперь я хочу жить, жить, жить!
― Послушайте, Корлевен, есть одно только средство. Через эту дыру вы не можете спуститься, потому что мы не смогли бы подняться обратно...
― Почему? А веревка?
― А сокровище?..
― Сокровище существует?..
― Ну, конечно!
Мне хочется плясать и смеяться.
― Ну тогда ― честь имею поздравить! ― говорит Корлевен.
― Послушайте: вы знаете статую, в нише которой вы когда-то нашли плоды?
― Черт побери!.. Я вижу ее каждый день, но я исполнял вашу просьбу не трогать плодов.
― И хорошо делали, капитан, потому что этими плодами питаюсь я. Ну так вот...
Я озираюсь вокруг. Все спокойно.
― Ну так вот?..
― Ну так вот, устройте засаду и поймайте того, кто каждую ночь берет эти плоды, а потом заставьте его открыть вам двери. Следите за ним, так как он может, по-видимому, всех нас взорвать на воздух.
― Ладно! Буду следить за ним, не бойтесь... Да что же это, они не замолчат там, на горе?
Товарищ мой снова делает им знаки. Вот уже и ночь.
― Если он откажется, то всегда будет время пустить в ход динамит, а за ним все-таки следить внимательно.
― Понял. Это все?
Неужели он сейчас уйдет, этот вновь найденный друг? Чувство одиночества вновь начинает сжимать мне сердце.
― Капитан... простили ли вы меня?
― Простил ли ― за что?
― За... за ночь во время грозы? Искренний взрыв смеха раздается сверху:
― Знаете ли вы, что она добирается до моей шкуры? ― говорит мой товарищ. ― Я расскажу вам про это в другой раз. Ни в чем не нуждаетесь?
― Нет, спасибо... Ах, виноват: нет ли у вас табаку?..
Мешочек с табаком падает к моим ногам; в нем и листки папиросной бумаги.
― Вам придется высушить их. Я забыл этот мешочек в кармане своих панталон, и вот!..
― Спасибо, и... и если вы не найдете подземного прохода, вы снова вернетесь этим путем, капитан?
― Ну еще бы!
Прозрачная тень скользит по стеклу, по воде, как раз в ту минуту, когда на агатовом небе зажигается первая звезда.
Тогда я, неверующий, бунтовщик, атеист, бросился на колени, посылая самые страстные молитвы к этой блеснувшей звезде...
В это утро статуя Кириру повернулась, как всегда, но мы не нашли никакой пиши в агатовом гроте. Атитлан не возвратился этой ночью...
Напрасно старался я делать вид, что разделяю беспокойство Эдидеи. Безумная радость жила во мне: они захватили жреца, они скоро придут...
Часы протекают один за другим, сперва слишком медленно для моего нетерпения, затем слишком быстро для зародившегося во мне беспокойства: а что, если они его не захватили?.. если священник, понявший в чем дело, приговорил Эдидею и меня умереть медленной, голодной смертью?..
Но тогда Корлевен вернулся бы через озеро... Вся моя тревога стала жить теперь в моих глазах, наблюдавших за тяжелым жерновом двери, в моих ушах, подстерегавших малейший шорох среди тишины.
Сохранившиеся у меня карманные часы показывали два часа пополудни: ничего нового! Мы с Эдидеей обманули голод несколькими оставшимися от вчерашнего дня плодами. Я увидел, как крупные слезы показались на прекрасных испуганных глазах. Чем успокоить ее? Если бы я даже был уверен, что мы будем спасены, я не мог бы сказать ей, потому что она ― увы, я понял это! ― неспособна нарушить данную ею клятву. Я знал, что, когда придет время, мне придется бороться с нею, чтобы увести ее с собою, и эта приближающаяся борьба волновала меня еще больше.
Три часа... Ничего!
Ничком на ложе Эдидея беззвучно рыдала в безмерной скорби. Она знала Атитлана; она знала, на что способен он в своей мести, когда месть эту предписывала ему воля его бога. Она всего боялась от него.
Я курил, и волнение моей подруги было так сильно, что она даже не удивилась ни тому, откуда у меня табак, ни моему безразличию к ее горю. Четыре часа!.. Я уже не смотрел больше на дверь, но только на стеклянный конус кратера; все мои надежды были теперь только на появление одного Корлевена.
Табак не мог заглушить судорожного голода. Эдидея следила за мною, пока я шагал взад и вперед, точно зверь в клетке.
