— Все в порядке, сэр, — сказал охранник. — Приходится смотреть в оба. Разбуженный сбежал.
— Сбежал?
— Да, его разбудили недели две назад.
— Он не может далеко уйти, — сказал Блэйн. — Все изменилось, он выдаст себя. Сколько он пробыл во Сне?
— Кажется, пятьсот лет.
— За пятьсот лет много чего изменилось. У него нет шансов.
Охранник покачал головой.
— Мне его жаль. Должно быть, жестоко будить таких, как он.
— Верно, жестоко. Мы пытаемся объяснить им это, но они не слушают.
— Скажите, — спросил охранник, — это вы нашли Гизи?
Блэйн кивнул.
— Правильно говорят, он был мертв, когда вы вошли?
— Мертв.
— Убийство?
— Не знаю.
— Это дьявольский удар. Вы поднимаетесь на самый верх, затем бац!..
— Дьявольский удар, — согласился Блэйн.
— Кто бы знал…
— Да, кто бы знал. — Блэйн поспешил уйти.
Он выехал со стоянки и свернул на шоссе. Сумерки только начинались, и дорога была пустынна.
Норман Блэйн ехал медленно, глядя на скользящий мимо осенний пейзаж. Зажигались первые лампочки в окнах вилл на холмах, откуда доносился запах горящих листьев и медленная грусть умирающего года.
Мысли слетались к нему, словно птицы на дерево для ночлега, но он гнал их прочь — Болтуна, который заловил его… что Феррис может подозревать или знать, и что он намеревается делать… Почему Джон Реймер позвонил лично, чтобы вручить ключи, а затем решил не ждать… почему сбежал разбуженный?
И последнее было странным делом, это было чистым безумием, если призадуматься. Чего можно достичь таким бегством, таким побегом в чужой мир, для которого он не подготовлен? Это словно уйти на чужую планету без надлежащих инструкций. Это словно выйти на работу, с которой совершенно незнаком, и попытаться делать вид, что работаешь.
Интересно, почему, подумал он, почему он сделал это?
Он отогнал эту мысль, потому что надо было слишком многое обдумать. Он должен привести мысли в порядок, прежде чем думать. Он не может позволить себе думать над болтовней каждого.
Блэйн протянул руку и включил радио.
Комментатор говорил: «… кто знает, что их политическая история может распознавать критические моменты, которые теперь становятся ясно определенными. Более чем пятьсот лет подряд правительство действительно держало в руках Центральную Рабочую Гильдию. Это говорит о том, что правительство является правящим комитетом, состоящим из представителей всех гильдий центральной группы. То, что такая группа будет способна править еще целый пять столетий — а последние шестьдесят лет допущено открытое правление — заслуга не столь мудрости, сдержанности или терпимости, сколь прекрасного баланса сил, который существовал в государстве во все времена. Взаимное недоверие и страх ни разу не позволили никакой гильдии или их союзу стать доминирующими. Как только одна из группировок угрожает стать таковой, личные амбиции других группировок подрывают ее влияние. Но это, как должен понять каждый, положение, которое сохраняется дольше, чем можно было бы ожидать. Много лет крепкие гильдии накапливали свои силы — и не пытались использовать их. Вы можете быть уверены, что никто из них не попытается использовать свои силы, пока не будет абсолютно уверен в себе. Только где это будет, невозможно сказать, для этого нет хорошей стратегии, потому что любая гильдия будет держать свои силы в секрете. Но недалек тот день, когда эти силы должны столкнуться. Положение, как оно есть, должно казаться нестерпимым некоторым сильным гильдиям с амбицией лидеров…»
Блэйн выключил радио и был заворожен торжественным спокойствием осеннего вечера. Услышанное было старой жвачкой. Насколько он помнил, комментаторы всегда говорили это. Это были вечные слухи, которые сегодня могли утверждать, что верх возьмет «Транспорт», завтра — что это будет «Журналистика», а через неделю настаивать так же авторитетно — что «Продовольствие».
«Сны», самодовольно сказал он себе, всегда были выше этой политики. Гильдия — его гильдия — стояла на службе обществу. Она имела своих представителей в Центральном правительстве по праву и долгу, но никогда не играла в политику.
Это «Журналистика» всегда суетилась с крикливыми статьями и комментариями. Если я не ошибаюсь, сказал себе Блэйн, «Журналистика» была хуже всех — она каждую минуту ловила свой шанс. «Образование» тоже. «Образование» всегда занималось грязными делишками!
Он покачал головой, думая, как удачно, что он в «Снах» — не приходится испытывать чувство вины от ползающих вокруг слухов. Можете быть уверены, что о «Снах» никогда не упомянут, из всех гильдий только «Сны» могли стоять прямо и гордо.
Он спорил с Гарриет о «Журналистике», и иногда они ссорились. Казалось, она имела упорное мнение, что «Журналистика» единственная гильдия, бескорыстно служившая обществу и имеющая безупречную репутацию.
Конечно, естественно, признал Блэйн, каждый думает, будто его гильдия всегда права. Члены гильдии всегда ей верны. Когда-то, очень давно, существовали нации, и любовь к своей нации называлась патриотизмом. Теперь их место заняли гильдии.
Он ехал по долине, рассекающей холмы, и, наконец, свернул с шоссе и поехал по извилистой дороге, взбиравшейся на холмы.
Ужин готов, и Энсил будет сердиться (Энсил был чудаковатым роботом). Фило ждет его у ворот.
Он миновал дом Гарриет и мельком взглянул на него, стоящий среди деревьев, с темными окнами. Гарриет не было дома. Задание, сказала она, интервью с кем-то.
Он повернул в свои ворота, и там был Фило, лающий от всего сердца. Норман Блэйн притормозил, и собака прыгнула в машину, ткнулась носом хозяину в грудь и печально уселась на сиденье, пока они ехали по дорожке, ведущей к дому.
Фило быстро выпрыгнул из машины, а Блэйн вылез медленней. Утомительный был день, сказал он себе. Теперь, оказавшись дома, он почувствовал, как устал.
Он постоял несколько секунд, глядя на дом. Хороший дом, подумал он, хорошее место для семьи — если он сумеет отговорить Гарриет отказаться от своей карьеры журналистки.
Чей-то голос сказал:
— Отлично. Теперь можете повернуться. Только спокойно, не пытайтесь сделать глупости.
Блэйн медленно повернулся. У машины в сгущавшихся сумерках стоял человек. Он держал в руке что-то блестящее и продолжал:
— Бояться нечего, я не собираюсь причинить вам никакого вреда. Только не веселитесь по этому поводу.
На человеке была странная одежда, она выглядела какой-то формой. И произношение его тоже было странным. Склонения лишены окраски, сжатые и сухие, отсутствовали характеризующие язык переходы между словами. И фразы: не делайте глупостей, не веселитесь по этому поводу…
— У меня револьвер. Я не валяю дурака.
Валять дурака?
— Вы человек, который сбежал, — сказал Блэйн.
— Да.
— Но как…
— Я проделал весь путь с вами. Подвесился под машиной, а эти глупые копы и не подумали там посмотреть. — Он пожал плечами. Пару раз я уже начинал раскаиваться — вы ехали быстрее, чем я надеялся. Несколько раз я чуть было не свалился.
