Острие карандаша замедляет свое движение.
Замедляется, возвращается к обычному ритм сердца, выравнивается дыхание. Я глубоко вдыхаю бодрящий горный воздух. Я один в горной долине в Андах, на тропе, которую Дети Солнца выложили гранитными блоками много сотен лет тому назад. Сейчас я ничего не слышу, только шелест ветра в распростертых крыльях орла далеко внизу.
4 января 1988 года Сан-Франциско.
Новый год, и я начал повое путешествие в моем сне… или там, где гуляют сны. Я записываю их, иначе память тает, исчезает и не дает мне покоя; я начинаю подозревать, что уже видел его раньше.
В этом сне я шел по немыслимой тропе вдоль левого склона крутой долины в Андах, стремясь добраться до перевала между двумя вершинами гор. Я совершенно выбился из сил и чувствовал себя как рыба, вынутая из воды, — но я узнал это место! Я знал его, как знают все во сне.
Я знал, что я прошел через джунгли и вошел в долину, затем по ручью проследовал к невысоко расположенному пастбищу; дальше склоны долины сразу стали круче и выше. Я шел по древней тропе вдоль горного склона, все выше, к перевалу. И я знал название этого перевала…
И, словно все это было недостаточно живым и вызревшим для классического анализа, кто-то следовал за мной. Или я следовал за ним. Вот тут у меня неясность. И эта неясность как раз напоминает мне мой первый сон. Он идет по моим следам, и в то же время меня что-то подзуживает выследить его. Я даже помню, как остановился, чтобы перевести дыхание и дождаться его, и как писал об этом здесь, в дневнике.
Мачу Пикчу остался позади в двух днях ходьбы. Я так и не видел его лица.
Я иду дальше, и я преследую. Во всяком случае, я продолжаю мой путь, чтобы возвратиться к месту, где я был, по дороге, которой я никогда не ходил, с попутчиком, которого я никогда не видел.
ЧАСТЬ 1. ПЕРВАЯ ИЗ КОГДА-ЛИБО РАССКАЗАННЫХ СКАЗОК
*1*
Я никогда толком не знаю,
Насколько можно верить моим рассказам.
— Так на чем я остановился?
— На самом начале, — сказал чей-то голос.
— Первая из когда-либо рассказанных сказок, — сказал другой.
Вокруг костра тесный круг лиц, загорелые неподвижные маски. Тела укутаны в спальные мешки или пончо и прижимаются друг к другу от холода.
Я взглянул вверх, щурясь от пламени, я поискал глазами кромку каньона в двухстах футах над нами. Кромку можно было различить только как ту часть темноты, где начинаются звезды. Черный балдахин, усеянный звездами, перекинулся от края до края каньона. Луна пересекла его несколько часов назад; при ее серебристосером свете, залившем каньон Шелли, мы успели собрать костер. И вот теперь только звезды ярко блестят в холодном ночном воздухе да наш костер горит на самом дне. Мы приплыли в Альбукерке вчера, 15 января 1988 года.
Нас двенадцать: три психолога, один доктор медицины, два адвоката, художник, архитектор, физик, музыкант, балетный врач и какой-то работник министерства обороны. Мы встречались летом и осенью в Большом Каньоне и в Долине Смерти и все подружились. Вчера мы подъехали к северо-восточному углу Аризоны, а затем два часа шли пешком по каньону Шелли. Сегодня утром мы совершили четырехчасовым марш по дну каньона, пока добрались до скальных пещер, в которых жили когда-то анасази; и наконец, еще шесть часов шли до этого узкого, как коробка, бокового каньона, где мы должны погрузиться в то, что первые обитатели этих мест называли «царством совершенства и древнего знания»; это и есть самое эзотерическое из четырех направлений Волшебного Круга. Мы в стране хопи. Это резервация навахо, но каньон Шелли считается местом рождения анасази, «первого народа», «древних людей», предков хопи — одного из исчезнувших племен Америки.
Я зажег спичку, подержал ее над набитой табаком трубкой и глубоко затянулся; пламя втянулось в табак, аромат втянулся в мои легкие. Я выпустил облако дыма и стал наблюдать, как оно рассеивается, разодранное в клочья горячими струями воздуха от костра; костер шипел, трещал и стрелял искрами именно так, как полагается. Я утрамбовал пальцем табак в трубке, снова зажег ее и передал соседу слева.
— Первая из когда-либо рассказанных сказок, — сказал я, — была мне рассказана при свете костра. Это самый лучший свет, при котором следует писать, любить и рассказывать. Эту сказку рассказал мне шаман. Это было в Перу. Много лет назад.
Я закрыл глаза и подождал, пока свет пламени проникнет сквозь мои веки и заиграет красно- оранжеватыми оттенками. Я прислушался к шипению и треску костра и наклонился вперед; огонь дышал мне в лицо, обжигая щеки. В это мгновение я знал, что если открою глаза, то увижу перед собой Антонио, профессора Антонио Моралеса: он сидит напротив, укрывшись пончо и скрестив ноги под собой, рядом с ним на земле лежат его шляпа, палочка и небольшая котомка.
Настроенный на момент и ритм этого места, времени и гибкого пространства, я знал, что могу оставить сейчас свое занятие и вести беседу с ним через годы и тысячи миль расстояния. Эта возможность застала меня врасплох. Как всегда. Я уже привык попадаться врасплох.
Я поблагодарил моего старого компадре за присутствие и, улыбаясь, вернулся к своему делу. Я открыл глаза и увидел приблизившиеся к огню лица друзей. Мой голос был едва громче шепота, когда я произнес:
— Вы помните эту сказку.
Я обвел взглядом их лица и улыбнулся:
— Не помните? Первую сказку? Не может быть. Вспоминайте, Она началась тогда, когда Солнце уронило слезу.
Трубка обошла весь круг. Белая рука, выпроставшись изпод черного свитера, протянула ее мне. Я взял трубку обеими руками и кивнул. Я втянул из нее полный рот дыма и выпустил его вниз, на свою штормовку.
— Время было молодым, когда Солнце уронило слезу и она упала на Землю. Земля тогда была девушкой, а Солнце — самым ярким светилом на небесах. И Земля ухаживала за Солнцем, она летала вокруг своего возлюбленного и сама вращалась, как танцовщица в пируэтах, стараясь показать ему себя со всех сторон, соблазняя Великое Светило своей зелено-голубой красотой; рядом постоянно присутствовала Сестрица Луна, «lа comadrona», старшая подружка.
Я передал трубку налево. Она была достаточно полна для еще одного круга.
— Теперь уже известно, что Солнце всегда было благосклонным к Земле, но тогда был такой период времени, когда Луна приняла на свой счет знаки внимания со стороны Великого Светила. Однако свет Солнца всегда был устремлен на Землю, потому что она была истинным предметом его страсти. Старая Дева