нашел бы путь сюда – говоря по правде, я не знал, где сейчас находится Ибрагим, и не был уверен, что отыщу его прежде, чем меня самого отыщут стражники, когда ты поднимешь тревогу... К слову, почему ты этого не сделал?
– Я пытался, – мрачно ответил Рустам.
Изогнутые брови ассасина удивленно приподнялись – и дрогнули, когда он вновь беззвучно расхохотался.
– Но этот дурень тебе не поверил, верно? – он пнул сапогом поверженного иншара. – Ты был бы куда лучшим иншаром, чем он. Но увы... Прощай, шимран-бей.
И он повернулся, чтобы войти в покои владыки Аркадашана.
Клинок Рустама оставался вне досягаемости, но тело одного из солдат лежало совсем рядом. Лишь только взгляд ассасина отпустил Рустама, шимран согнулся и кинулся в сторону, на бегу подцепляя с пола копье. Он был быстр, очень быстр, ни один из шимранов Ибрагима-паши не сравнился бы с ним в этот миг, и, выпрямляясь, он метнул копье вперед, в спину человека, стоявшего меж ним и дверью...
Только человека этого уже не было у двери.
Копье гулко врезалось в ажурную сталь и со стуком упало на пол. Не теряя ни мгновенья хотя бы на то, чтоб осмотреться, полностью доверившись инстинкту, Рустам метнулся вперед и сорвал с пояса мертвого иншара свой ятаган. Еще мгновенье – и он загородил дверь, вжавшись в нее спиной и выставив перед собою клинок.
Альтаир стоял в пяти шагах дальше по коридору, возле тела женщины-кошки, и смеялся со смесью одобрения и удивления.
– Ах, как хорош! – восхищенно проговорил он, блестя в полумраке белками глаз. – Еще один такой трюк, и я пожалею, что собирался тебя убить. Но довольно глупостей, маленький шимран. Когда вас было десятеро против меня одного, у тебя еще оставался шанс. Но теперь его нет. Мой путь идет дальше, а твой окончится здесь. И я даю тебе право выбрать, завершишь ли ты его живым, если уйдешь с дороги, или мертвым, если продолжишь упорствовать.
Рустам слушал его спокойную, нарочито витиеватую речь, глубоко и тяжело дыша. Рукоять меча взмокла в руке. Он знал, что каждое слово ассасина было истиной.
И все же не мог выбирать.
– Я не предам моего господина.
– Почему? Он ведь первый осквернил себя вероломством.
– Это всего лишь твои слова. Но даже если и так, сам я не оскверню себя клятвопреступлением.
– Это гордыня, Рустам, – смеясь, сказал Альтаир. – Разве этому тебя учит Аваррат?
– А чему она учит тебя? – выпалил тот. – Бессмысленной мести, которая никому не принесет облегчения? Ты же не выйдешь живым отсюда, Альтаир, и сам это знаешь. Никто не выживет – ни Ибрагим, ни я, ни ты сам.
– Что с того? – с холодной беспечностью отозвался Альтаир. – А хотя, впрочем, тебя мне немного жаль. Потому еще раз предлагаю: уйди с дороги.
– Я знаю, – лихорадочно продолжал Рустам, – что воины Ибрагима убили твоих близких... что он взял твою сестру. Но мир так устроен, Альтаир. Была война, и она велась так, как войны всегда велись и всегда будут вестись. Твой гнев понятен, но несправедлив. Если бы родные всех тех, кого ты убил, начали на тебя охоту, во что превратилась бы твоя жизнь?
– Не говори мне о справедливости, шимран, – голос ассасина больше не был обманчиво дружелюбен. – Мы слишком по-разному ее понимаем.
– Твоя сестра... – Рустам заговорил и понял, что поздно поворачивать назад. Альтаир молча смотрел на него. – Я не сказал тебе... Твоя сестра мертва. Она убила себя вскоре после того, как ты напал на Ибрагима. Повесилась в гареме на собственной косе. Если ты надеялся спасти ее... ты опоздал, Альтаир.
Ассасин молчал какое-то время, прежде чем ответить. «Кричи же, – приказывал себе Рустам, – кричи, подай сигнал своему владыке!..» Но тоже молчал, и лишь звук его сдерживаемого дыхания нарушал тишину.
– Что ж, – произнес Альтаир наконец. – Может, оно и к лучшему. Она сама избавила себя от позора... без моей помощи. По правде, я и не надеялся, что сумею ее спасти.
– Так зачем тебе теперь губить себя?!
– Ты не понимаешь, шимран-бей, – мягко сказал Альтаир. – Я пришел сюда не за своей местью. У Ибрагима-паши на совести достаточно преступлений, чтобы чертоги Аваррат были для него навек закрыты. Нет, не мне ему мстить. Но ты ведь помнишь мою веру? Виновного постигнет кара, и не важно, в чем и перед кем он виновен. Я – лишь посланник провидения. Я – несущий кару не за грех, совершенный по отношению ко мне, но за все грехи разом. Я рука Аваррат и любого из иных богов. И ты просишь, чтоб я остановился?
– Ты безумен, – прошептал Рустам.
Улыбка, мелькнувшая на лице ассасина, лишь подтвердила его слова. «Вот почему он непобедим, – подумал Рустам. – Вот отчего так ловок, вот отчего его волю невозможно сломить даже магией... Он нерушимо верит в победу. Как может проиграть тот, чьею рукой водит Аваррат?» Мысль эта внушала ужас, потому что Рустам не знал, что ей возразить, что противопоставить...
Разве только свою собственную веру.
Мгновенья, тягучие, как года, проходили в молчании. Наконец Альтаир вздохнул и хорошо знакомым Рустаму жестом вскинул клинок. Не надо было опускать взгляд, чтобы понять, что метит он прямо в сердце.
– Вперед, Рустам-бей, – проговорил ассасин, и последняя улыбка – на сей раз едва уловимая – тронула его губы. – Невиновного оградят боги.
О, как он был быстр, как ловок, какой уверенной силы был исполнен каждый его шаг! Росчерк пера на драгоценной бумаге... пока еще белой, ибо Рустаму иб-Кериму каким-то чудом удалось увернуться от первой атаки. Странно, но он не чувствовал страха перед неизбежностью скорой гибели. О гибели он вовсе не думал. Он думал о своем повелителе – как бы ни клеветал на него лживый язык ассасина, паша был священен в глазах шимрана – и мог рассчитывать на его защиту. Боги, Альтаир? Говоришь, боги тебя послали, чтобы совершить здесь убийство? Но, быть может, те же самые боги поставили на твоем пути меня? Как можем мы это узнать, если не скрестим клинки? Твоя вера водит твоей рукой, но моею водит моя. И потому не важно, сколь ты быстр и силен, не важно, что ты старше и опытнее меня, не важно, чему тебя учили. Когда боги спускаются с небес и вселяются в мечи, человеку остается лишь его вера.
Чем вера шимрана хуже веры ассасина? И не хуже, и не слабее.
– Проклятье, – процедил Альтаир, когда скрестившиеся клинки высекли искры друг из друга и разлетелись, чтоб через миг скреститься вновь. – А ты упрям, шимран...
Рустам не ответил – он не услышал. Лезвие его ятагана рассекло воздух на расстоянии пальца от шеи Альтаира, и тот отшатнулся, едва не потеряв равновесия. Иной на его месте снова изрыгнул бы проклятье, но Альтаир не проронил ни звука. Губы его сжались так крепко, что почти исчезли – в полумраке лицо ассасина казалось теперь безротой, страшной маской с клеймом, алевшим на влажной от пота коже. Он и вправду больше походил сейчас на демона, посланного из иного мира, чем на человека.
«Видал я уже намедни демона – что мне еще один», – подумал Рустам и, до хруста стиснув зубы, снова взмахнул клинком. Он не замечал, но они двигались теперь в едином ритме, с единой скоростью, мерно и гармонично, будто пара виртуозных танцоров, пляшущих на раскаленных углях. Тот, кто увидел бы их со стороны, лишился бы речи от дивной красоты этого танца – а потом бы с воплем бросился прочь, потому что вместе и рядом с ними, грациозно и в унисон, плясала сама смерть.
Рустам остановил клинок противника своим клинком, отскочил, сделал обманный выпад – и едва успел уйти от лезвия, прошедшего на волосок от его виска. Они дрались уже несколько минут, а он не был даже оцарапан. Грудь ассасина слегка вздымалась. По глазам его Рустам видел, что он хотел бы сказать что-то – но мудро молчал, сберегая дыхание.
Он ударил снова и снова, и опять, потом едва не пропустил удар, и в этот миг смерть, плясавшая между двумя мужчинами, в изящном поклоне склонилась над ним и обвила его шею призрачными руками. Рустам захрипел от чудовищного напряжения и, выскользнув из-под самого клинка, нанес удар снизу вверх, наискосок.
