по-прежнему касалось его груди, и он не смел шевельнуться, но взгляд его был полон злобы. – Да как смеешь ты говорить мне о справедливости, ты, раб? Я твой владыка! Все, что я решу, верно! Все, что я приказываю, хорошо!
– Ты непогрешим, – кивнул Рустам – и слегка улыбнулся, как, он знал, на его месте улыбнулся бы Альтаир.
– Да! Да, я...
– Я не раб тебе, Ибрагим. Слуга, но не раб. Слуга тем и отличается от раба, что сам волен решать, жить ему или умереть за своего господина... стоит ли господи его жизни и его смерти. Впрочем, твой раб Альтаир – и тот свободнее, чем я, твой первый шимран. Но, – добавил он, – раб не может стать свободным. А я могу.
И, сказав это, Рустам иб-Керим вогнал клинок ятагана в сердце Ибрагима-паши, и белый пух, фонтаном вырвавшийся из подушек, обагрился кровью и стал оседать на мраморный пол подобно осыпавшимся лепесткам.
Рустам дождался, пока Ибрагим перестанет хрипеть, уперся подошвой сапога в его грудь и рывком высвободил клинок. Затем сошел с помоста и, не оборачиваясь, зашагал прочь, мимо бассейна, в котором толклись и урчали крокодилы, сражаясь за блестящий кусок бронзы.
Смрадный дух из покоев Ибрагима-паши достиг ноздрей домашних рабов лишь под утро. Тем не менее они вряд ли решились бы войти в чертог своего владыки, если бы не обнаружили в предпокое ужасное побоище – мертвые тела и множество крови повсюду. Сам владыка также был окровавлен и мертв, и на искаженном лице его навсегда застыло гневное, изумленное неверие. Кто бы ни был убийца, паша, похоже, до последнего вздоха не верил, что тот решится поднять на владыку клинок.
Искали ли этого убийцу? О да, еще как. Вскоре стало известно, что ему удалось вырезать охрану паши во всем крыле, примыкавшем к опочивальне Ибрагима – должно быть, он подкупил кого-то из слуг, раз ему стало известно, где именно проводит вечер паша. Наложница, ублажавшая владыку в ту роковую ночь, ничего не смогла поведать, так как находилась в беспрестанной истерике, а чернокожий мальчик-раб сообщил, что около полуночи к паше вошел высокий черноволосый мужчина с белой кожей. Под это описание подходили все обитатели дворца и все жители Аркадашана, но большего от мальчишки добиться не удалось – для него ведь белокожие варвары были все на одно лицо.
Но самые большие толки и возгласы ужаса вызвал труп странного существа, обнаруженного рядом с телом владыки. Ходили даже слухи, что, быть может, эта тварь и убила Ибрагима, а потом, пораженная за свое преступление богиней Аваррат, умерла на месте. Этих толков не усмиряло даже заявление придворного лекаря, осмотревшего труп, что тварь явно умерла несколько дней тому назад. Ну и что с того, шептались по закоулкам дворца – на то он и демон! Разве такая малость, как смерть, может помешать демону? Слухи бурлили и не утихали до тех пор, пока злосчастное тело не сожгли, от греха подальше.
За всеми этими треволнениями собственно расследование смерти паши едва не зашло в тупик. В конце концов удалось выяснить, что как раз накануне роковой ночи во дворец прибыл один из шимранов паши, Рустам иб-Керим, посланный десять дней назад в Ильбиан с особой миссией. Подробностей никто не знал, но известно было, что он привел с собой странно выглядящего раба – некоторые утверждали, что это был тот самый ассасин, который попытался напасть на пашу прошлой весной. Хватились шимрана – но того и след простыл, равно как и таинственного раба. Однако чем больше расследовали, тем очевиднее становилось, что резню, устроенную в покоях Ибрагима, мог совершить только ассасин. Судя по всему, уже во дворце он убил шимрана и его мечом проложил себе путь в покои паши. Выполнив свое черное дело, убийца скрылся бесследно, как это всегда делают ассасины. Страшная разгадка тайны – но всяко менее страшная, чем слух о шабаше кошкообразных демонов, учиненном во дворце. Юному Курдану, старшему из сыновей Ибрагима, хватило ума довольствоваться этим и свернуть расследование, пока оно не породило новых слухов, от которых было недалеко до всеобщей паники, – по всему городу шли разговоры про эту треклятую тварь, невесть как оказавшуюся в самом дворце паши! Курдану предстояло в скором времени стать владыкой Аркадашана, и он отнюдь не жаждал начинать свое правление с подавления беспорядков. Народ Аркадашана отважен и не знает страха, но способен ли разум человеческий устоять перед суеверным ужасом, внушаемым демонами, что смеют бросать вызов самой Аваррат? Нет, юный правитель не собирался подвергать свой народ такому испытанию – и это давало основания надеяться, что он будет лучшим владыкой, нежели его вздорный и жестокосердый отец.
Все эти слухи человек по имени Керим иб-Феррир исправно приносил своему старшему брату, который тяжело пострадал при пожаре в их доме и которого он выхаживал на постоялом дворе Аркадашана. У несчастного было сильно обожжено лицо, так что его приходилось прятать под повязками, а также рассечена грудь – на нее упал отцовский ятаган, сорвавшийся со стены, когда рушился потолок. Так Керим иб-Феррир объяснил хозяину постоялого двора, когда просил привести лекаря, и хозяин сполна проникся чужим горем, тем более что сочувствие его было подкреплено щедрой платой. По его мнению, брат Керим- бея был совсем плох – он отказывался от еды и ничего не говорил, большую часть времени проводя в постели, отвернувшись к стене. Однако Керим-бей не терял надежды. Братья никогда ее не теряют.
И надежда оправдала себя. Пришел день, когда щедрый постоялец вернулся из города, куда ходил по своим делам, поднялся в комнату, которую снимал с братом, запер дверь и объявил:
– Хорошие новости! За весь вечер ни одного слуха. Похоже, добрым жителям Аркадашана поднадоела эта история. Помазание на престол владыки Курдана назначено на будущее полнолуние, все обсуждают неизбежный рост цен на вино и возможное помилование заключенных. Еще неделя – и, думаю, посты на воротах ослабят. Тогда ты наконец сможешь уехать.
Альтаир сидел у окна комнаты в углу, откинувшись в тень. Оставаясь один или наедине с Рустамом, он снимал повязки, под которыми прятал от чужих взглядов рабское клеймо, и теперь рассеянно поглаживал его пальцами – за прошедшие недели у него появилась такая привычка. Грудь его была перебинтована, и вот это уже не было маскарадом. Впрочем, ему становилось лучше день ото дня, и Рустам подозревал, что однажды, вернувшись, найдет лишь распахнутое настежь окно.
– Ты что-нибудь ел сегодня? – спросил он, подходя к столу – и негромко вздохнул, увидев тарелку с нетронутым завтраком. – Это глупо, Альтаир. Ты жив – смирись с этим.
– Я все время думаю о двух вещах, – не оборачиваясь, сказал ассасин, и Рустам вздрогнул – за прошедшие три недели это были первые его слова. – Первая – отчего ты так добр ко мне. Это неприятно, – он слегка поморщился, – но объяснимо.
– Ты многому научил меня, – сказал Рустам. – С тобой я понял...
– Вторая вещь много хуже, – словно не слыша его и по-прежнему глядя в окно, продолжал Альтаир. – По правде, она куда больше, чем первая, занимает мои мысли. Она раскалывает мне голову. Она... – он тронул пальцами висок. – Она сводит меня с ума, шимран.
Рустам молча ждал. Альтаир наконец повернулся – медленно, с трудом, неуклюжим движением глиняного голема – и взглянул на него. ОнАссасин был бледен, глаза его запали и почернели. Он постарел на десять лет.
– Почему ты? Почему именно
Он замолчал и снова отвернулся. Рустаму было тяжело, почти больно смотреть на него. Знал ли он ответ? Нет. Но думал, что, быть может, обманутое доверие – не менее важная причина для мщенья, чем любая другая. Что вера, которая крепка, направляет руку, но вера, которая была обманута, направляет ее еще вернее. Он не жалел ни о чем, и все же ему по-прежнему казалось, что это не он швырял упреки и обвинения в лицо Ибрагима, не он вонзал клинок ему в сердце... Нет, то были оскорбленные боги внутри него – ведь что может оскорбить их сильнее, чем вера, которая была попрана? Попрана и уничтожена... и теперь ему придется учиться жить без нее. Он утратил больше, чем Альтаир. Да, наверное, он и впрямь больше заслужил свою месть.
– Спасибо, – услышал он шепот ассасина – чуть слышный, как дуновенье предрассветного ветра. – Спасибо, что не сказал этого вслух.
Минуты бежали в тишине. Уже почти совсем стемнело, но Альтаир не зажег лампу, и Рустам тоже не решался. Наконец ассасин поднялся и снял со спинки кровати бурнус.
