бурлаки, подлиповцы вошли в собор. Ребята пробрались в народ, на самую середину, а Пила с Сысойком стоят у дверей. Видят они, посреди церкви одевают кого-то и надевают-то на него все хорошее… Нигде таких одежд они не видали. Нигде не слыхали такого хорошего пения… Никогда не видали такой хорошей церкви… И расписано-то как. Певчие пропели очень громко… Сердце дрогнуло у Пилы. Настала тишина, Пила не утерпел.
– Баско! Ай, баско!! – сказал он.
– Ишь ты. А! – проговорил Сысойко. Их вывели на улицу казаки. Они долго терлись на крыльце; заглядывали в стекла, видели только архиерея да много людей; хотели пробраться в церковь, но их не пустили.
– Эко ты диво! Кто же это? – удивлялся Пила, отходя прочь от церкви.
– Я баял, не надо идти.
– Уж нам где! А ты, Сысойко, поди, скличь ребят-то, а то без них барки не пойдут.
– Сам скличь.
– Поди, право. Боюсь. Они пошли к воротам. Им попался офицер. Они сняли шапки. Офицер прошел.
– Поштенный! а поштенный! – окликнул офицера Пила.
– Что вам? – спросил тот.
– Кликни там Пашку да Ваньку, тятька, мол, зовет, плыть тожно надо.
– Ступайте сами.
– Да не пушшают. – Офицер ушел. Пила и Сысойко постояли несколько времени, попросили еще кого-то послать к ним ребят, да тот и не ответил даже им. Они пошли на рынок.
– Эко дело… Как теперь без ребят-то? – говорит Сысойко.
– Ты говори!..
– Ходить бы не надо.
– Ты вот то говори: они, поди, богачество там получат.
– Эк ты!
– А получат. Ишь, как там баско… Вдруг бог-то и даст им богачество. Эвот сколько! Эво! – говорит Пила, указывая рукой на большой дом.
– Пожалуй. Толды мы вместе станем жить?
– А не то, таки Матрену скличем.
– Апроську бы надо… Пиле грустно сделалось. Теперь ему казалось, что у него и родных вовсе нет, кроме Сысойки, а ребята так и пропали. Жалко! На рынке они купили по три ковриги хлеба и печенку. Сысойко нес хлеб, Пила печенку. Они опять подошли к архиерейской ограде.
– Пойдем туда, – говорил Сысойко.
– И! Гли, туда какие все идут.
– А вон бурлаки.
– Нас не пустят, ошшо в острог засадят. Однако они вошли в ограду, взошли на крыльцо и хотели войти в церковь. Их опять прогнали… Они пошли на барки.
– Может, они уж там, откачивают… Их барка отваливала.
– Шевелись! черти!.. – кричал на них лоцман. Барка уже плыла. Пилу, Сысойку и еще трех бурлаков посадили на шитик.
– А ребята здесь? – спросил Пила лоцмана на барке.
– Ждать мне твоих ребят!
– Врешь?
– А ты пошто их бросил?
– Да они в церкви остались, не нашли… Эка беда!
– Поди, глазеют там впервые-то!
– Как же теперь?
– А так… На другу барку, может, пустят, только едва ли пустят без билета.
– Не здесь ли они, Сысойко? Погляди,– спросил немного погодя Пила.
– Может. Пила сходил на барку. В барке отливали воду два бурлака. Пиле и Сысойке еще скучнее сделалось.
– Эко горе! Как же теперь без ребят-то! Помрут они там. А барка между тем плыла да плыла. Города уже не видно.
XII
До Елабуги плыли полторы недели. В это время они на сутки останавливались для починки барок и для закупки провизии в городах Осе и Сарапуле. О житье бурлаков в это время сказать нечего: оно было такое же, как и на Чусовой и в Перми, с тою только разницею, что работы было меньше, чем на Чусовой. Бурлаки уже привыкли к бурлацкой жизни, мало сетовали на свою судьбу; не удивлялись, как прежде, над пароходами, попадавшими им навстречу и обгонявшими их раза по четыре в сутки; не удивлялись над величиною баржи: им теперь все пригляделось, надоело. С потерею детей Пила сделался очень скучен и еще более привязался к Сысойке.
– Нету у меня теперь ребят, только ты один, – говорит он Сысойке ночью, лежа с ним в барке.
– Идти бы назад в церковь.
– Што делать! Уж ты не отставай от меня.
– Ты только не брось.
– Я не брошу. Што мне одному-то? Вон наши подлиповчи, што им, – своих приятелев завели. Елка и Морошка работали на носу и редко говорили с Пилой и Сысойком. Им почему-то не нравились Пила и Сысойко, и они даже наговаривали об них бурлакам, что они колдуны, в остроге сидели и прочее. Каждый раз, когда нечего было делать, Пила и Сысойко садились куда-нибудь, вдалеке от прочих бурлаков, смотрели друг на друга и жалели друг друга.
– Плохо, Сысойка! Аяй плохо… Так вот и болит нутро; уж болит!
– Как болит!.. Помереть бы…
– Сысойко, зачем ты не баба?..
– А пошто?..
– Да так. Все бы оно лучше.
– А мы подем назад?
– Да надо ребят найти. Как найдем, и подем сюда. Половина барок поплыла из Елабуги к устью Волги и в Саратов. Подлиповцев и прочих бурлаков заставили выгружать железо на берег, а потом нагружать в баржи. По окончании нагрузки Пила и Сысойко получили по четыре рубля денег, а прочие больше и меньше, смотря по тому, кто сколько забрал раньше вперед. Несколько бурлаков поступили на баржи, тысяча человек пошла в Вятскую губернию, кто по реке Вятке, впадающей в Каму недалеко от Елабуги, кто проселочными дорогами. Человек двести нанялись вести суда до Осы, Перми, Усолья и Чердыни. Груз был большею частью с хлебом. Пила и Сысойко нанялись с прочими подлиповцами до Усолья по шести рублей и получили задатку по полтора целковых.
XIII
Работа для подлиповцев теперь была еще тяжелее. Судно дожидалось попутного ветра. Ветер подул. Подняли паруса с песнями: «Ухнем! ухнем! разом да раз!!!» Ветер натянул паруса и потянул судно. Подлиповцы удивлялись первый день, как это их тянет ветер. Прошли они так верст десять, судно вошло в такое место, где ветер не мог тащить судно. Судно подплыло к берегу посредством гребли и стало на якорь.
