— Поверь мне, знаю, — слегка покраснел Джек и сердито поджал губы.
— Ты хочешь сказать, что ты уже не девственник, Бернстейн?
— Давай лучше не будем…
Дверь снова отворилась. Вышла Джанет и вместе с ней стройный, на вид очень сдержанный мужчина с короткими седыми волосами. Однако на лице его не было морщин, так что трудно было определить его возраст — тридцать или все пятьдесят. Взгляд его светло-серых глаз был добрым и одновременно проницательным. Барретт заметил, как Бернстейн напрягся, сосредоточившись.
— Это Плэйель, — шепнул он.
— Его имя Джим Барретт, — сказала девушка. — Бернстейн утверждает, что может поручиться за него.
Плэйель дружелюбно кивнул. Серые глаза быстро пробежали по лицу Барретта, и взгляд их нелегко было выдержать, когда они буквально впились в него.
— Здравствуйте, Джим, — сказал он. — Меня зовут Норман Плэйель.
Барретт кивнул. Было странно слышать, как Джанет и Плэйель называли его Джимом. Всю свою жизнь для всех он был просто Джимми.
— Он из моего класса, — выпалил Джек. — Я давно обрабатываю его, заставляя понять его ответственность перед человечеством. Наконец, он решил прийти сюда, поприсутствовать на собрании. Он…
— Хорошо, — сказал Плэйель. — Мы рады тебе, Джим. Но вот что ты должен понять, прежде чем войдешь. Ты навлекаешь на себя опасность, посетив это собрание даже в качестве наблюдателя. Наша организация встретила официальное противодействие. Твое присутствие здесь может когда-нибудь в будущем обратиться против тебя. Это ты четко осознаешь?
— Да…
— А также, поскольку мы все живем, постоянно рискуя, я должен напомнить тебе, что все, что здесь происходит, должно остаться тайной. Если мы узнаем, что ты, воспользовавшись своим преимуществом гостя, разгласишь что-нибудь из того, что здесь услышал, мы будем вынуждены предпринять определенные меры против тебя. Поэтому, переступив порог, ты подвергаешь себя опасности как со стороны нынешнего правительства, так и с нашей стороны. Ты еще можешь, если пожелаешь, уйти отсюда, не запятнав себя.
Барретт задумался. Посмотрел на Джека, на лице которого было написано беспокойство. Очевидно, Бернстейн ожидал, что он уклонится от опасностей и вернется домой, тем самым поставив под сомнение весь его труд по завлечению новенького. Барретт серьезно обдумал то, что услышал. От него требуют преданности организации авансом, еще до того, как он что-нибудь узнает о ней. В ту минуту, когда он пройдет в эту дверь, он возложит на себя целый груз обязательств. К черту все опасности!
— Я хотел бы войти внутрь, сэр, — промямлил он.
Плэйель, довольный, посмотрел на него и открыл дверь. Проходя мимо невысокой, угрюмой с виду девушки, Барретт с удивлением увидел, что она глядела на него с явным одобрением и даже, пожалуй, с желанием. Она осталась дежурить у двери. Плэйель повел его внутрь. При входе Джек шепнул ему:
— Это один из самых замечательных людей за всю историю человечества.
Таким тоном он мог говорить только о Гете или о Леонардо.
В большой комнате, похожей на пещеру, было холодно. Стены ее не красились по меньшей мере лет восемь. Перед небольшой пустой сценой выстроилось несколько рядов некрашенных скамеек. Образовав правильный круг, на них сидели человек двенадцать. Среди них были две-три девушки, лысеющий мужчина и группа парней, похожих на студентов. Один из них читал с длинного желтого листа бумаги, а другие каждые несколько секунд перебивали его замечаниями.
— …в данный момент кризиса мы ощущаем…
— Нет, должно быть «весь народ чувствует, что…»
— Я против. Звучит напыщенно и…
— Мы можем вернуться к предыдущей фразе, когда говорим об угрозе свободе, которую представляет собой…
Барретт без особого удовольствия следил за пререканиями. Вся эта софистика по поводу фразеологии воззвания казалась ему невообразимо скучной. По сути, именно это он и ожидал здесь увидеть — горстку праздных педантов в заброшенном подвале, которые бились, причем яростно, за каждое ничтожное словесное различие. И это те революционеры, которые сохранят мир от хаоса? Вряд ли. Вряд ли.
В какое-то мгновение дискуссия превратилась в перепалку. Пятеро кричали, требуя полностью и немедленно переработать всю листовку. Плэйель стоял здесь же, вид у него был расстроенный, но он не пытался спасти собрание. Выражение лица Бернстейна было страдальческим и извиняющимся. Дверь снова открылась. В комнату вошел мужчина лет двадцати пяти, Бернстейн подтолкнул Барретта локтем и шепнул:
— Это Хауксбилль!
Знаменитый математик с первого взгляда не производил особого впечатления. Он был толстоват, неряшливо одет, плохо выбрит. У него были толстые очки и редеющие курчавые волосы, венчающие череп, но, несмотря на это, он был похож на студента-старшекурсника. «Для такого человека не густо», — подумал Барретт. Прошлогодние газеты были полны сообщений о достижениях Хауксбилля. Он стал на короткое время героем от науки, девятидневным чудом, когда появился на научном конгрессе то ли в Цюрихе, то ли в Базеле, то ли еще где-то и прочел свой доклад о темпоральных уравнениях. Газеты сравнивали работу двадцатипятилетнего Эдмонда Хауксбилля с работой двадцатишестилетнего Альберта Эйнштейна, и это сравнение было далеко не в пользу последнего. И вот он сам член этой обшарпанной революционной ячейки. Как может человек с такими крохотными свиными глазками быть гением?
Хауксбилль поставил портфель и сказал без всякого вступления:
— Пока никого вокруг не было, я ввел векторы распределения в большой компьютер. Ответ гласил, что провалятся обе политические партии, что выборы президента не приведут к определенному результату и возникнет совершенно отличная от нынешней политическая система, не основанная на представительстве.
— Когда? — спросил Плэйель.
— Не позже трех месяцев после выборов плюс-минус две недели, — ответил Хауксбилль. Голос его был бесстрастным и монотонным. — Можно ожидать, что гонения начнутся в следующем феврале, когда новая администрация попытается подавить инакомыслие во имя восстановления порядка.
— Покажите нам параметры! — отрывисто закричал человек, который читал набросок воззвания. — Шаг за шагом предъявите их нам, Хауксбилль.
— Да это совсем не нужно, — сказал Плэйель. — Если мы…
— Нет, я все объясню, — невозмутимо ответил математик и начал вытаскивать бумаги из портфеля. — Пункт первый. Избрание президента Делафильда от новой американской консервативной партии в семьдесят втором году, что привело к фундаментальным изменениям в роли правительства по управлению экономикой и обусловило бунт семьдесят третьего года. Пункт второй. Паника семьдесят шестого года, возвестившая наступление Бесконечной Депрессии. Победа Национальной либеральной партии в семьдесят шестом году, когда американские консерваторы прошли только в двух штатах, — вот пункт третий. Теперь, если примем во внимание выборы восьмидесятого года с их обратным результатом и скрытыми подводными течениями, размывающими…
— Мы все это знаем, — прервал кто-то.
Хауксбилль пожал плечами.
— Сейчас можно доказать математически, взяв аналоговые блоки числа избирателей, что ни одна из главных партий, по всей видимости, не соберет на ноябрьских выборах этого года достаточного для избрания президента большинства. Поэтому выборы будут переданы в палату Представителей, где из-за ситуации, создавшейся после выборов в конгресс в 1982 году, станет невозможно даже таким образом избрать президента. Вследствие этого…
— В стране воцарится неразбериха.
— Точно, — согласился Хауксбилль.
