— Я что, сумасшедший? Я его сразу сжег. Но я очень хорошо его помню. Там было о том, как на рассвете их дома окружили. Как погрузили в теплушки. «Сорок человек, восемь лошадей». В теплушках было по сто человек. Как восемнадцать суток везли. Как выгрузили в голой степи… В общем, как они потом жили. Татарские семьи большие. В их семье было двадцать шесть человек. После первой зимы осталось двенадцать. Вот это и было в письме, которое привез мне его сын. Почте он не доверился.
— Зачем он тебе написал?
— Чтобы мы знали.
Квитко прикурил погасшую папиросу и продолжал:
— В этом году я подкопил денег и в июне поехал в Крым. Я объехал весь Крым, Соломон. Там сейчас нет ни одного татарина. Ни одного! А было около трехсот тысяч. Целый народ. В конце сорок пятого в «Правде» мелькнула информация. Указ Президиума Верховного Совета. Об образовании Крымской области в составе РСФСР. Не обратил внимания?
— Обратил. Но не понял.
— А могли уже и тогда понять. Ходили слухи. И о крымских татарах. И о чеченцах. И о калмыках… В Крыму не осталось ни одного татарского названия. Сплошные «Изобильные», «Приветные», «Виноградные» и «Лазоревые». В татарских домах живут переселенцы из Архангельской области, с Вологодщины. Даже должность такую ввели: инструктор по цветоводству. Учат архангельских мужиков и баб, как ухаживать за розами, когда выкапывать и сажать тюльпаны. Нужное дело. Архангельский житель знает, как картошку сажать. Розы для него — дело новое… И еще. Этот капитан-сапер, который ко мне приехал, — это старший сын татарина. А в сорок пятом он посылал ко мне младшего. Тоже с письмом. Меня не было в Москве. Жена сказала: приходил татарский юноша. Спросил, как найти тебя. Записал адрес ГОСЕТа. И ушел.
— Почему — меня? — не понял Михоэлс.
— Я был в Крыму в командировке от комитета. А все знают, что ты — председатель ЕАК. Так вот. Как я понял, с тобой он не встретился?
— Нет.
— Он не вернулся из Москвы. Позже отец узнал, что его посадили. На три года. За нарушение паспортного режима в военное время. Письмо он, вероятно, успел выбросить. Иначе получил бы десятку по пятьдесят восьмой. За антисоветскую пропаганду. И отец получил бы не меньше… Вот, собственно, и все, что я хотел тебе рассказать.
— Зачем ты поехал в Крым? — спросил Михоэлс.
— Чтобы не гадать, а знать точно. Теперь мы все знаем точно.
Поднялись со скамейки, неторопливо двинулись по бульварам к Пушкинской площади. Михоэлс вдруг остановился, сшиб тростью оказавшийся на пути камешек. Бросил с досадой:
— Мало нам своих болячек!
— Выходит, мало, — согласился Квитко. — Ты сегодня не дал Феферу говорить о Крымской республике. Почему?
— Понятия не имею. Не дал, и все. Не знаю почему.
— Теперь знаешь.
— Теперь знаю.
Возле Никитских ворот Квитко спросил:
— Ты в театр?
Михоэлс подумал и ответил:
— Нет. К Лозовскому.
VI
После смерти Щербакова в мае сорок пятого года Лозовского назначили начальником Совинформбюро. Новый кабинет его был раза в три больше прежнего, на приставном столике прибавилось телефонов. К кабинету примыкала просторная комната отдыха с овальным обеденным столом, с заставленным посудой и хрусталем буфетом, с черным, дерматиновой обивки, диваном. Сюда и провел Лозовский нежданного гостя. Не спрашивая, достал из буфета два фужера, коробку шоколадных конфет и бутылку грузинского коньяка, разверстал, чокнулся.
— Рад тебя видеть, Соломон Михайлович.
— Я тебя тоже.
— Будем здоровы!
— Будем!..
— Ты по делу? Или просто поговорить о международном положении? — спросил Лозовский, когда в бутылке слегка поубавилось.
— С тобой и о международном положении поговорить интересно. Информированный человек. Что у нас происходит в этих сферах?
— Если коротко: борьба за мир.
Михоэлс усмехнулся:
— Это я и сам понял. В Москве говорят: а потом начнется такая борьба за мир, после которой не останется камня на камне.
— Не исключено.
— Вообще-то, Соломон Абрамович, я по делу.
— Тогда давай еще по граммульке и пойдем погуляем. А то я в этом кабинете и лета не вижу.
— Не обессудь, но я сегодня уже нагулялся. Нога побаливает, — объяснил Михоэлс. — Так что, если не возражаешь, поговорим здесь.
Лозовский внимательно на него посмотрел:
— Ты уверен, что тебе не хочется подышать свежим воздухом?
Михоэлс кивнул:
— Да.
— Тогда давай поговорим здесь.
— А коньяку больше не дадут?
Лозовский засмеялся.
— Так вот почему ты не хочешь на улицу!
— А то. Бутылку же с собой не захватишь… Дело вот какое. Сегодня на президиуме хотел выступить Фефер. С предложением, чтобы ЕАК обратился в правительство с просьбой создать в Крыму еврейскую республику.
— Хотел. Но не выступил? — уточнил Лозовский.
— Нет. Но очень хотел. Прямо рвал удила, как молодой рысак.
Лозовский кивнул:
— Понятно. Не выступил — почему?
— У нас была другая повестка дня.
Лозовский повторил:
— Понятно.
— Вопрос, как ты знаешь, не новый, — продолжал Михоэлс, старательно подбирая слова. — В феврале сорок четвертого мы уже обращались с письмом в правительство. Идея, насколько я могу судить, не получила поддержки. Я считаю, что сегодня снова поднимать вопрос и вовсе неправильно. Я сейчас объясню, почему я так думаю. Но сначала — вопрос. Что случилось с Крымско-Татарской республикой?
Лозовский насторожился.
— На территории Крыма указом Президиума Верховного Совета создана Крымская область в составе РСФСР.
— Это я знаю. Я спрашиваю о республике крымских татар. В указе о ней нет ни слова.
— Из указа вытекает, что она расформирована.
— Она расформирована потому, что татар в Крыму не осталось. Практически ни одного. А до войны их
