там было триста тысяч.
— Откуда у тебя эта информация?
— Случайно узнал. Ко мне на прием пришел молодой татарин. И все рассказал.
— Почему он рассказал это тебе?
— Чтобы мы знали. У них нет татарского антифашистского комитета. Указ о создании Крымской области подтверждает его слова.
— Ты записал его фамилию, адрес?
— Он мне ничего не сказал. Он откуда-то из Казахстана или Сибири. Их туда выселили. Весной и летом сорок четвертого года.
— Летом сорок четвертого по решению правительства Крым был очищен от антисоветских элементов. Многие крымские татары сотрудничали с гитлеровцами. Они подарили Гитлеру белого коня, чтобы он на нем въехал в Москву.
— Выселены семьи. Старики, женщины и дети не могли сотрудничать с гитлеровцами. И дарить Гитлеру коней. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял. Верней, так: я хочу быть понятым совершенно правильно. Я не обсуждаю и не оцениваю никаких решений правительства. Я не знаю причин, по которым татары были выселены из Крыма. Я принимаю это как факт, как данность. И потому считаю, что мы не имеем права ходатайствовать о создании в Крыму еврейской республики. Хватит с нас обвинений в том, что мы распяли Христа. Нам не нужны обвинения в том, что мы заняли или хотели занять земли крымских татар и их жилища. Это мое мнение. Мое личное мнение. И только. Я достаточно ясно выразился?
— Вполне. И ты сообщил мне об этом…
— Чтобы ты знал, — закончил его фразу Михоэлс.
— Я понял. Кофе хочешь?
— Хочу.
— Сейчас сделаю. Мне тут подарили немецкую кофеварку… — Лозовский повозился с каким-то хитроумным никелированным устройством, насыпал кофе, залил водой и включил в сеть. — Сейчас будет… Почему ты не в партии, Соломон Михайлович?
Михоэлс пожал плечами:
— Даже не знаю. Как-то так… не случилось.
— А я в партии с 1901 года. Вступил мальчишкой, в двадцать три года. Два раза исключали, потом восстанавливали. В сущности, вся моя жизнь связана с партией. Вся, без остатка.
— А моя с театром.
— Хорошее сопоставление. Есть законы театра, которых ты не можешь нарушить. Есть законы партии, которых не могу нарушить я. К чему я это говорю? Вот к чему. Я согласен с тобой. Думаю, что ты прав. Но если партия прикажет мне изменить мое мнение, я изменю.
— Но сейчас ты считаешь, что я прав? — уточнил Михоэлс.
— Да, прав.
Михоэлс наполнил фужеры.
— Ваше здоровье, гражданин Лозовский!
— Ваше здоровье, гражданин Михоэлс!..
Михоэлс еще немного посидел и поднялся.
— Пойду, не буду тебе больше мешать. Спасибо за коньяк.
— А кофе?
— В другой раз.
Лозовский вышел проводить его к лифту. Спросил:
— Хочешь сказать что-нибудь еще?
— Как ни странно, нет. А ты?
Лозовский на миг задумался и ответил:
— Как ни странно, я тоже.
— Кроме, пожалуй, одного, — добавил Михоэлс. — Все антифашистские комитеты влились в Советский комитет защиты мира. Только одни мы торчим, как сучок на перилах.
— Я понял. Это хорошая мысль. У тебя нет ощущения, что сегодня мы переступили какую-то черту?
Михоэлс подтвердил:
— Есть. Только мы сделали это не сегодня.
Лозовский пожал ему руку и вернулся в комнату отдыха. Постоял у окна, глядя, как внизу идет через площадь, опираясь на трость, маленький человек с блестящей на солнце лысиной в обрамлении черных волос. Он подошел к остановке, дождался трамвая и скрылся в вагоне.
Лозовский отошел от окна. Зашипела, забрызгала кипятком кофеварка. Лозовский выключил ее и вылил кофе в раковину. Он не пил кофе. В марте ему исполнилось шестьдесят девять лет и уже начало давать знать о себе сердце.
Возле зеркала в простенке задержался.
«Рост — высокий. Телосложение — плотное. Волосы — густые, черные. Брови — широкие, черные. Борода и усы — с проседью…»
На трамвае Михоэлс доехал до Каланчевки. Посидел на скамейке на платформе, покурил. Сел в подплывшую электричку. Проехал остановок пять, стоя в тамбуре и рассеянно глядя на мелькающие пригороды Москвы. На какой-то станции, когда уже закрывались двери, вышел. Заметил, как из другой двери, разодрав створки, почти на ходу вывалился какой-то молодой человек в белых парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком. Второго не было видно. Или отстал. Или теперь стал ходить один. Сел в другую электричку, к Москве. Молодой человек в парусинках вошел следом. Михоэлс на него не смотрел. И не думал о нем. Он вообще ни о чем не думал. Просто сидел и ехал.
По вагонам ходили цыгане, тащились на низких подшипниковых тележках калеки-нищие, в военных гимнастерках, с медалями «За отвагу», выставляли напоказ культи. Побирались дети. Один пел. Михоэлс и раньше слышал эту песню. Песня была жалостливая. Про то, как боец написал с фронта жене, что ему оторвало ногу, и как она ушла к другому, потому что ей не нужен был инвалид. А потом он вернулся домой.
— Тетеньки и дяденьки, оплатите детский труд!..
Через месяц Михоэлса вызвал к себе Молотов.
8. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ
I
«Совершенно секретно
Экземпляр единственный
2.09.47 г.
