чем-то старосты чашу с вином, да чтоб ещё не пролить ни капли, да смотреть на отражение… Сами же они шептали что-то и гладили старостин рыхлый бледный бок, похожий на ком грязноватого теста. Живана не могла поверить потом, но поверить пришлось: на месте разваленной раны с синеватой плёнкой на дне – осталась розовая чуть выпуклая полоска…
Потом она почувствовала себя слабой, как после тяжёлой болезни, но поддаваться слабости было нельзя, потому что начинался суд. Ей дали глотнуть какой-то обжигающей дряни, и скоро в глазах посветлело, а плечи распрямились. И огонь в обгоревших пальцах унялся и больше не возникал…
Суд длился недолго, ибо вина не требовала доказательств, а оправданий азахи не понимали. Оставалось лишь назначить кару.
Процедура происходила на краю загаженной и разорённой оливковой рощи. Большой изломанный масляный жом стал чем-то вроде судейского постамента…
Бандиты с изумлением вглядывались в судью: тощую резкую одноглазую девку в штанах, которую так слушались азахи-воины. Теперь ей следовало не ударить в грязь ни перед своими, ни перед чужаками.
Разожгли костёр, и в огонь бросили три камня размером в кулак. В тридцати шагах от костра провели черту. Все молча смотрели на то, как камни меняют свой цвет, становясь одинаково пепельными.
– Кто донесёт камень до черты, останется жив, – сказала Живана. – Разденьте их.
С пленников содрали одежду, не оставив ничего. Они переминались, неловкие и озябшие. В них сразу стало что-то от лягушек… Мужчине, который видит дряблую белую кожу своего живота и ощущает холод ветра и жар костра робко висящим концом, трудно проявить железную волю.
– Вперёд, – негромко скомандовала Живана. – Кто не возьмёт камень… тот очень пожалеет.
Что-то в голосе её было такое, от чего даже у стражников внутри слегка подобралось.
Бандиты мелкими шажками двинулись к костру. Обступили его. Присели. Потом один, постарше, решился: с воплем схватил раскалённый булыжник и понёсся к черте. Дым струями бил из кулака. Он пробежал шагов десять, перебросил булыжник в другую руку, попытался вернуть, обронил, прижал предплечьем к животу, отдёрнул руку, заплясал…
Его взяли за плечи и повели к дереву. Он не сопротивлялся, лишь тихо скулил, баюкая перед собой сожжённую руку.
Азахи деловито перебросили верёвку через сук и повесили бандита. Он подёргался и обвис. По ногам стекало дерьмо.
Второй отчаянно выхватил камень из огня двумя руками и понёсся к черте. Все смотрели на него. Он почти добежал! Просто, ослеплённый болью, не заметил кротовой норы…
Он встал, глядя растерянно. К нему подошли, но Живана подняла руку:
– Стойте! Подождём последнего.
Последний, вроде бы самый младший, огляделся. В лице его не читалось ничего. Потом он протянул руку, достал булыжник и, высоко держа его в пузырящемся кулаке, направился к Живане.
– Злобная сука! Ты думаешь, меня можно чем-то сломать? Вот тебе! – и он швырнул раскалённым булыжником ей в лицо.
Живана левой рукой перехватила камень и сронила на землю. Повязка тут же затлела.
Она неторопливо размотала тряпку, бросила. Кивнула на бандита:
– Повесить тоже. А того – нет. Он добежал бы.
– Сука! Я бы тоже добежал! А вы! Бабские лизуны!..
Ему двинули по затылку, и он прикусил язык.
Когда же накинули верёвку на шею, он стал кричать и биться, и потом хватался за верёвку, удлиняя свою смерть…
К Живане подвели помилованного. Ему позволили надеть штаны. Руки он держал на весу, и Живана знала, что только сейчас он начинает чувствовать настоящую боль.
– Ты будешь рабом в семье Никона Корнилия, которого вы убили. И не дай тебе Бог замыслить что-то дурное…
Потом было ещё несколько дней похода, но уже без стычек. Наверное, колонна выглядела слишком грозно, чтобы стать для кого-то желанной целью. Вроде бы чуть прояснилось, слева угадывались знакомые горы, а справа – далеко – росла новая гора, вершина которой светилась и ночью, и днем. Светились и тучи над горою…
Встреча произошла у Агафии, древней придорожной крепости, маленькой и аккуратной. Живана велела разбить лагерь прямо на склоне холма, ибо это было единственная возможность избежать сидения в бесконечной грязи, а сама с конвоем из двух азахов отправилась в самою крепость – за известиями и, может быть, распоряжениями. Из ворот выезжал небольшой отряд, она посторонилась, пропуская…
Первым ехал тысячник Венедим, она его узнала, да и как не узнать – Кипень… хоть и прибыл он к тысяче дня за три до битвы… Но рядом с ним ехал… ехал!.. От внезапного волнения она забыла имя. Муж её…
– Азар! Азаааар!!! Азарушка!!!
Он стремительно оглянулся…
Алексей сложил телефон, сунул в карман. Усмехнулся. Усмешка получалась жестокой.
– Началось…
Он прошёл мимо Бога, махнув рукой: делай. Сам же закрылся в комнате, сел на продавленный диван и
