Я хочу рассмешить Марлу, поэтому я рассказываю ей о том, как я в последний раз обнимал Клоуи, — безволосую Клоуи, скелет, облитый желтым воском, с шелковым шарфом, повязанным на лысой голове. Я обнимал Клоуи в последний раз перед тем, как она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она похожа на пирата, и она засмеялась. Я сам, когда сижу на пляже, подгибаю правую ногу под себя. Австралия и Новая Зеландия, — или я зарываю ее в песок. Я боюсь, что люди увидят мою ступню, и я начну умирать в их разумах. Рак, которого у меня нет, теперь повсюду. Этого я Марле не рассказываю.
Есть многие вещи, которые мы не хотим узнать о тех, кого любим.
Чтобы разогреть Марлу, чтобы заставить ее рассмеяться, я рассказываю ей о даме из рубрики «Дорогая Эбби», которая вышла замуж за молодого привлекательного преуспевающего гробовщика, и потом, в первую брачную ночь, он продержал ее в бадье с ледяной водой, пока ее кожа не стала окоченевшей наощупь, потом заставил лечь на кровать абсолютно неподвижно и занимался любовью с ее холодным застывшим телом.
Что самое смешное — дама выполнила это как свой супружеский долг, потом продолжала делать то же самое в течение десяти лет их брака, и только теперь написала Дорогой Эбби и спрашивает, не знает ли Эбби, что это может значить?
Глава 14.
Я потому так любил группы психологической поддержки, что когда люди думают, что ты умираешь, они относятся к тебе с полным вниманием.
Когда они, возможно, видят тебя в последний раз — они действительно видят тебя. А все, что касается их счетов на чековой книжке, песен по радио и непричесанных волос, — вылетает в трубу.
Ты получаешь от них максимум внимания.
Люди тебя слушают, а не просто ждут своей очереди заговорить.
И когда они говорят — они не рассказывают тебе сказки. Когда двое из вас общаются, — вы создаете что-то вместе, и потом каждый из вас чувствует себя немного изменившимся.
Марла начала ходить в группы поддержки после того, как нашла у себя первый узелок.
Наутро после того, как мы нашли у нее второй узелок, Марла припрыгала на кухню с обеими ногами в одном чулке и сказала:
— Смотри. Я русалка.
Марла сказала:
— Это вовсе не похоже на то, как мальчики садятся задом наперед на унитаз и изображают мотоцикл. Тут все искренне.
Незадолго до нашей с Марлой встречи в «Останемся мужчинами вместе» был первый узелок, а теперь второй.
Кстати, следует заметить, — Марла еще жива. По жизненной философии Марлы, как она сказала, она могла умереть в любой момент. Трагедия ее жизни в том, что этого не происходит.
Когда Марла нашла первый узелок, она пошла в клинику, где у трех стен зала ожидания на пластиковых стульях сидели облезлые чучела-матери с мокрыми кукольными детьми, которых они укачивали в руках или клали у ног. У детей были впалые темные глазницы, как пятна на побитых подгнивших яблоках или бананах, и матери чесались на предмет перхоти от грибковой инфекции кожи головы, вышедшей из-под контроля. На тощем лице каждого посетителя клиники зубы выдавались так, что было видно: каждый зуб — лишь нужный для жевания кончик длинной кости, проросшей сквозь кожу.
Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки.
В лучшие времена, в прошлом, множество веселых ребят хотело завести детей, — а теперь дети больны, матери умирают, а отцы уже умерли; и, сидя в блевотном больничном запахе мочи и уксуса, пока медсестра опрашивала каждую из матерей, — сколько та уже болеет, и какой вес она потеряла, и есть ли у ее ребенка живые родственники или опекуны, — Марла решила — нет.
Если Марле и суждено умереть — она не хочет знать об этом.
Марла свернула за угол клиники к городской прачечной и стащила все джинсы из сушилок, потом пошла к скупщику, который взял их по пятнадцать баксов за пару. Потом Марла купила себе несколько пар по- настоящему хороших чулок, — таких, которые не побегут.
— Даже те, хорошие, которые не побегут, — говорит Марла. — Все равно кошлатятся.
Марла ходила в группы психологической поддержки вплоть с того момента, когда выяснилось, что это легче, чем быть чьим-то человеком-подтирашкой. У всех что-то не так. И на какое-то время ее сердце будто бы успокоилось.
Марла начинала работать в похоронной конторе, разрабатывала планы похорон. Иногда из демонстрационного зала принадлежностей к ней заходили толстенные мужчины, — но чаще толстенные женщины, — с кремационной урной размером с чашечку для яйца в руках, — и Марла сидела за столом в фойе со связанными в узел темными волосами, в кошлатящихся чулках и с судьбоносным узелком в груди, и произносила:
— Мадам, не льстите себе. В эту штучку не поместится даже ваша сожженная голова. Вернитесь и принесите урну размером с шар для боулинга.
Сердце Марлы выглядело как мое лицо. Хлам и отбросы всего мира. Использованная человекоподтирашка, которую никто даже не потрудится отправить в переработку.
Между клиникой и группами поддержки, рассказала Марла, она встретила множество людей, которые были уже мертвы. Все эти люди были мертвы и по ту сторону, и звонили по телефону среди ночи. Марла могла пойти в бар и услышать, как бармен упоминает ее имя; а когда она отвечала на звонок — на линии никого не было.
В то время она думала, что достигла крайней черты.
— Когда тебе двадцать четыре, — говорит Марла. — Ты и вообразить не можешь, как действительно низко можно пасть, но я быстро все схватывала.
Когда Марла впервые наполняла кремационную урну, она не надела лицевую маску, потом продула нос, и среди всего прочего в нем оказалась черная грязь из праха Мистера Какого-то-там.
В доме на Пэйпер-Стрит, если ты снял трубку после первого звонка — а линия свободна, это значит, что кто-то пытается добраться до Марлы. Такое происходит чаще, чем можно подумать.
В доме на Пэйпер-Стрит раздался звонок от полицейского детектива, который звонил по поводу взрыва в моем кондоминиуме, а Тайлер стоял около моего плеча лицом ко мне и шептал мне в ухо, — к другому уху я в это время поднес трубку, — и детектив спросил, не знаю ли я кого-то, имеющего доступ к кустарной взрывчатке.
— Бедствие — естественная часть моей эволюции, — прошептал Тайлер. — Сквозь трагедию и растворение.
Я сказал детективу, что моя квартира взорвалась из-за холодильника.
— Я рву связи с властью вещей и имущества, — прошептал Тайлер. — Потому что, только уничтожив себя, я смогу раскрыть высшие силы своего духа.
«От динамита», — сказал детектив, — «Остались примеси, — следы аммония щавелевокислого и перхлорида калия, — это говорит о том, что он был изготовлен кустарно; к тому же задвижка в дверном замке была расшатана».
Я сказал, что в ту ночь был в Вашингтоне, округ Колумбия.
Детектив объяснил по телефону, что кто-то впрыснул струю фреона в задвижку, а потом, орудуя стамеской, расшатал цилиндр. Так преступники воруют мотоциклы из гаражей.
— Освободитель, уничтожающий мое имущество, — сказал Тайлер. — Борется за спасение моего духа. Учитель, убирающий с моего пути все привязанности, освобождает меня.
Детектив сказал, что тот, кто установил кустарную бомбу, должно быть, открыл газ и задул фитилек плиты за много дней до того, как имел место взрыв. Газ послужил лишь детонатором. Нужно много дней, чтобы газ, заполнив кондоминиум, достиг компрессора у основания холодильника, и чтобы электромотор компрессора задействовал взрывчатку.
— Скажи ему, — прошептал Тайлер, — Что это сделал ты. Ты сам все взорвал. Он хочет это услышать.
