Все это — догма Тайлера Дердена. Нацарапанная на листочках, пока я спал, и переданная мне для печати и фотокопирования на работе. Я читал все это. Даже мой босс, скорее всего, читал все это.
— И ты придешь к тому, — говорит механик. — Что проведешь всю свою жизнь в поисках отца и Бога.
— Над чем вам стоит задуматься, — продолжает он. — Так это над тем, что, возможно, Бог не любит вас. Может быть, Господь даже ненавидит нас всех. Но это не худшее из того, что могло бы произойти.
Как виделось Тайлеру, получать внимание Бога своим плохим поведением лучше, чем не получать его вообще. Может потому, что Божья ненависть лучше, чем Его безразличие.
Если бы у вас был выбор — стать злейшим врагом Господа, — или же никем, — что бы вы выбрали?
По Тайлеру Дердену, мы — нежеланные Божьи дети, без особого места в истории и без особой значимости.
Пока мы не привлечем внимание Господа — у нас никакой надежды ни на проклятие, ни на Искупление.
Что хуже — ад, или вообще ничто?
Только пойманными и понесшими наказание можем мы спастись.
— Сжечь Лувр, — говорит механик. — И подтереть задницу Моной Лизой. Тогда, по крайней мере, Бог будет знать наши имена.
Чем ниже падешь — тем выше вознесешься. Чем дальше сбежишь — тем больше Господь возжелает, чтобы ты вернулся.
— Если бы блудный сын никогда не покидал дом, — говорит механик. — Упитанный телец остался бы жив.
Недостаточно просто превысить численность песчинок на берегу или звезд в небе.
Механик выводит черный «корниш» на старый промежуточный хайвэй без объездной полосы, и уже за нами вытянулась цепь грузовиков, идущих на позволенной законом предельной скорости. «Корниш» наполняется светом фар машин, идущих за нами, и вот они мы, за разговором, — отражаемся на ветровом стекле. Едем в пределах ограничения скорости. Настолько быстро, насколько позволяет закон.
Закон есть закон, — сказал бы Тайлер. Превысить скорость — это все равно, что разжечь пожар; все равно, что установить бомбу; все равно, что застрелить человека.
Преступник есть преступник есть преступник.
— На прошлой неделе мы заполнили еще четыре бойцовских клуба, — говорит механик. — Может Большой Боб возьмет на себя пуск нового филиала, когда мы найдем бар.
Так что на следующей неделе он прокрутит правила с Большим Бобом и даст ему собственный бойцовский клуб.
С этого момента и в дальнейшем, когда лидер открывает бойцовский клуб, когда все стоят вокруг пятна света в середине подвала в ожидании, лидер остается в темноте и расхаживает кругами за пределами толпы.
Я спрашиваю — «Кто составил эти новые правила? Это Тайлер?» Механик улыбается и отвечает:
— Вы сами знаете, кто составляет правила.
«Новое правило — никто не должен находиться в центре бойцовского клуба», — говорит он, — «Никто не будет в центре внимания бойцовского клуба, кроме двух дерущихся людей. Голос лидера будет звучать, медленно перемещаясь вокруг толпы, из темноты. Люди в толпе будут смотреть на остальных через пустой центр помещения».
Теперь так будет во всех бойцовских клубах.
Найти бар или гараж, чтобы основать бойцовский клуб — не проблема; в первом из баров, — в том, где по-прежнему собирается изначальный бойцовский клуб, — собирают месячную выручку только за одну субботнюю ночь бойцовского клуба.
По словам механика, еще одно новое правило бойцовского клуба — это то, что бойцовский клуб всегда останется бесплатным. Вступление никогда не будет ничего стоить. Механик кричит, высунувшись из окна, навстречу движению и ночному ветру, обдувающему машину:
— Нам нужны вы, а не ваши деньги!
Механик орет в окно:
— На то время, пока ты в бойцовском клубе, ты — это не сумма твоих денег в банке! Твоя работа — это не ты сам! Твоя семья — не ты сам, и ты не тот, кем себя считаешь!
Механик орет против ветра:
— Твое имя — это не ты сам!
Космическая обезьяна на заднем сиденье подхватывает:
— Твои проблемы — это не ты сам!
Механик орет:
— Твои проблемы — это не ты сам!
Космическая обезьяна выкрикивает:
— Твой возраст — это не ты сам!
Механик орет:
— Твой возраст — это не ты сам!
Потом механик вылетает на встречную полосу, наполняя машину светом фар через ветровое стекло, спокойный как под градом ударов. Одна машина, а за ней и другая, несутся на нас лоб в лоб, трубя в сигналы, — а механик выворачивает руль ровно настолько, чтобы вплотную проскочить каждую.
На нас, становясь больше и больше, несутся фары, сигналы ревут, а механик тянется вперед, в сияние и шум, и кричит:
— Твои надежды — это не ты сам!
Никто не подхватывает выкрик.
На этот раз идущая навстречу машина сворачивает, как раз в тот момент, чтобы спасти нас.
Еще одна машина идет лоб в лоб, фары мигают: ярче, слабее, ярче, слабее, ревет сигнал, и механик орет:
— Тебе не спастись!
Механик не сворачивает, сворачивает идущая в лоб машина.
Новая машина, и механик орет:
— Однажды каждому из нас придется умереть!
На этот раз идущая на нас машина пытается свернуть, но механик перерезает ей дорогу. Машина изворачивается, а механик выходит ей в лоб, снова и снова.
Кожа идет мурашками в этот момент. В такие моменты ничто не имеет значения. Посмотри на звезды, — и тебя не станет. Ничто не имеет значения. Ни твой багаж. Ни дурной запах изо рта. За окнами темно, и вокруг ревут сигналы машин. Фары мерцают, ярче и слабее, тебе в лицо, и никогда больше ты не пойдешь на работу.
Никогда больше ты не сменишь прическу.
— Быстрее, — говорит механик.
Машина снова выворачивает, и механик опять становится на ее пути.
— Что, — спрашивает механик. — Что бы вы хотели сделать, прежде чем умрете?
Рядом идущая навстречу машина визжит своим сигналом, и сидит механик, настолько спокойный, что кажется визуально далеко от меня, сидящего на переднем сиденье рядом, и он говорит:
— Десять секунд до столкновения.
— Девять.
— Восемь.
— Семь.
— Шесть.
«Работа!», — выкрикиваю я в ответ, — «Я хотел бы уйти с работы».
Визг проносится мимо, когда машина уклоняется, а механик не идет на столкновение.
Новые огни появляются прямо впереди нас, и механик оборачивается к трем обезьянам-космонавтам на заднем сиденье.
