— Эй, космические обезьяны, — говорит он. — Вы видели правила игры. Вываливайте, иначе мы все умрем.
По правую сторону проезжает машина с наклейкой на бампере, где говорится «Я вожу лучше, когда пьян». В газетах писали, что однажды утром тысячи таких бамперных наклеек появились на машинах ниоткуда. На других наклейках слова вроде «Разбейте меня всмятку».
«Пьяные водители против матерей».
«Используйте всех животных как вторсырье».
Читая об этом в газете, я понимал, что это протащил Дезинформационный Комитет. Или Подрывной Комитет.
Наш ясный и трезвый механик бойцовского клуба, сидящий возле меня, рассказывает что да, такие бамперные наклейки про пьяных — часть Проекта Разгром.
Три космические обезьяны притихли на заднем сиденье.
Подрывной Комитет печатает карманные карточки авиалиний, на которых изображены пассажиры, которые дерутся за кислородные маски, пока их авиалайнер в огне летит на скалы со скоростью тысяча миль в час.
Подрывной и Дезинформационный Комитеты тягаются друг с другом в разработках компьютерного вируса, который бы заставил банкоматы тошнить до блевоты, бурями десятии двадцатидолларовых банкнот.
С резким щелчком загорается зажигалка, и механик просит меня зажечь свечи на именинном торте.
Я зажигаю свечки, и торт мерцает легкими отблесками света.
— Что бы вы все хотели сделать, прежде чем умрете? — спрашивает механик и выносит нас на путь идущего в лоб грузовика. Грузовик врубает сигнал, раз за разом наполняя воздух длинными гудками, и фары грузовика светят ярче и ярче, как восходящее солнце, сверкая на улыбке механика.
— Быстрее, загадывайте свои желания, — говорит он, разглядывая в зеркало заднего обзора трех сидящих на заднем сиденье обезьян-космонавтов. — У нас осталось пять секунд до забвения.
— Раз, — говорит он.
— Два.
Грузовик заполняет все пространство перед нами, ослепительно яркий и ревущий.
— Три.
— Прокатиться на лошади, — долетает с заднего сиденья.
— Построить дом, — слышен другой голос.
— Сделать татуировку.
Механик отвечает:
— Верьте в меня — и вы умрете навечно!
Слишком поздно, грузовик сворачивает, и механик тоже выворачивает руль, но багажник нашего «корниша» хлестко отбрасывает краем бампера грузовика.
Тогда я этого не понимал, — я видел только свет промелькнувших во тьме фар грузовика и почувствовал, как меня швырнуло сначала на боковую дверцу, а потом на именинный торт и на механика за рулем.
Механик распластался на руле, пытаясь выровнять машину, и свечи на торте погасли. В течение одной секунды совершенства внутри жаркого кожаного салона было темно, и наши крики слились в одну высокую ноту, в консонансе с низким утробным ревом сигнала грузовика, — и мы потеряли контроль, право выбора, цель и выход, — и мы умерли.
Сейчас мне хотелось только умереть. Я — ничто в этом мире, по сравнению с Тайлером.
Я беспомощен.
Я глуп, и всегда лишь желаю вещей и цепляюсь за вещи.
За свою мелкую жизнь. За свою дерьмовую работенку. За свою шведскую мебель. Я ни за что, нет, никогда никому не рассказывал этого, но до моей встречи с Тайлером я собирался купить собачку и назвать ее Антураж.
Вот такой паршивой может стать твоя жизнь.
Убейте меня.
Я хватаю руль и выдергиваю машину назад на встречную полосу.
Немедленно!
Приготовиться к эвакуации души.
Немедленно!
Механик борется за руль, чтобы вырулить в канаву, а я борюсь, чтобы на хрен умереть.
Немедленно! Это восхитительное чудо смерти, когда в этот миг ты ходишь и говоришь, — а в следующий ты — предмет.
Я ничто, и даже более того.
Холодный.
Невидимый.
Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности скручивает меня, как смирительная рубашка, и когда я пытаюсь сесть — бьюсь головой об руль. Болит сильнее, чем должно бы. Моя голова покоится на сгибе руки механика, и, когда я смотрю вверх, мои глаза могут разглядеть лицо механика в темноте, — он улыбается и ведет машину, и в ветровое стекло я вижу звезды.
Мои руки и лицо в чем-то липком.
Кровь?
Сливочный крем.
Механик смотрит вниз:
— С Днем рожденья.
Я чувствую запах дыма и вспоминаю именинный торт.
— Я чуть не сломал руль вашей головой, — говорит он.
И ничего кроме, — лишь ночной воздух и запах дыма, и звезды, и механик, улыбающийся и ведущий машину, моя голова в его руке, — и внезапно мне совсем не хочется вставать.
«Где торт?»
Механик отвечает:
— На полу.
Только ночной воздух и усиливающийся запах дыма.
Я загадал желание?
Вверху надо мной, очерченное звездным небом за стеклом, улыбающееся лицо.
— Эти праздничные свечи, — говорит он. — Такого типа, что никогда не гаснут.
В свете звезд мои глаза приспосабливаются настолько, что я могу рассмотреть, как поднимается дымок от маленьких огоньков, разбросанных вокруг нас по коврику.
Глава 19.
Механик бойцовского клуба жмет на газ, буйствуя за рулем в своей тихой манере, и сегодня ночью мы все еще должны сделать что-то важное.
Одна из вещей, которым мне нужно научиться перед наступлением конца цивилизации, — это смотреть на звезды и говорить, к чему я иду. Вокруг тихо, будто Кадиллак едет сквозь открытый космос. Мы, наверное, съехали с хайвэя. Трое парней на заднем сиденье отключились или уснули.
— Вы побывали на волосок от жизни, — говорит механик.
Он снимает одну руку с рулевого колеса и касается длинного рубца, вспухшего на моем лбу от удара о руль. Мой лоб опух настолько, что нависает над моими глазами, и он проводит кончиком холодного пальца вдоль по всей длине вздутия. «Корниш» попадает в ухаб, и боль будто вспухает меня над глазами, как тень от полей шляпы, опоясывающая лоб. Наш смятый капот скрипит, бампер лает и визжит в тишине, окружающей нас, несущихся по ночной дороге.
Механик рассказывает, что задний бампер «корниша» болтается на креплениях, и как его почти полностью оторвало при столкновении с краем переднего бампера грузовика.
