Опять Алексей стал ездить 'замовским' автобусом на завод. Так же по утрам автобус вел кто-нибудь из инженеров, шофер дремал и, просыпаясь, острил: 'Ой, падаем!'
Лидия Сергеевна, как и прежде, давала Алексею пояснения.
- Вон баженовская 'Победа', - говорила она, глядя в окно, - всегда битком набита. А иногда и совсем свою машину отдаст, а сам с нами едет. Поколебавшись, негромко добавила: - Не то что некоторые.
И как бы в подтверждение ее слов, красуясь, проехала серая директорская машина с голубыми занавесками, слегка покачиваясь на ходу.
Этого было достаточно, чтобы в автобусе засмеялись.
Сейчас мимо проехал 'тот'... Алексей наклонил голову, занялся своими часами. Он успел увидеть сочувственный и понимающий взгляд Казакова и растерянное лицо Лидии Сергеевны.
- Как бы нашего директора не забрали от нас. Такой сильный товарищ, почтительно, как будто 'сильный товарищ' мог его слышать, произнес главный механик.
- А что, есть такие слухи? - спросил 'академик'.
'Тася, Тася, Тася...'
- Ну-с, что с тем бензином? - спросил Казакова главный технолог, седой человек в пенсне.
'Тот бензин' - это была партия высококачественного бензина, которую железная дорога неожиданно отказалась перевозить. Как это случается, что-то где-то не учли, не договорились, не согласовали, и ошибка грозила грандиозным невыполнением плана. Отношения с капризной и своенравной железной дорогой были тяжелыми.
- Железная дорога посмотрела в свой талмуд и не пропустила бензин. А над железной дорогой только один бог, - сказал Казаков.
- Н-да, маршрут был согласован. Такая неожиданность! - ответил главный технолог. Он был всегда серьезен, озабочен и немного всеми недоволен.
- Куда идти, кому жаловаться? - сказал Казаков.
Главный технолог не имел обыкновения поддерживать шутливый тон, говоря о серьезных вещах.
- Вопрос вывоза готовой продукции слишком существен для нас, Петр Петрович, - сказал он своим тихим, бесстрастным голосом, - нам этот бензин слишком дорого стоил...
- Да, уж влетел в копеечку, - согласился Казаков.
- Не хочется, чтобы завод страдал из-за чужого головотяпства, продолжал главный технолог.
Казакову также не хотелось, чтобы завод страдал из-за чужого головотяпства.
- Сегодня будем пробивать это дело.
Он уважал главного технолога и мирился с тем, что старик был занудой и сухарем. Чтобы увидеть старика улыбающимся, надо было посмотреть на него в окружении семьи: Казаков жил с главным технологом в одном подъезде и наблюдал по воскресеньям идиллические сцены 'Дедушка и внуки'.
Казаков спросил у главного технолога, как поживают его очаровательные внучата, два мальчика семи и восьми лет, форменные хулиганы. Старик улыбнулся.
Автобус остановился у заводоуправления.
22
До остановки на ремонт, то есть до начала реконструкции, оставалось двадцать дней. Оборудование из Куйбышева должно было уже прибыть. Его не было.
Алексей телеграфировал в Куйбышев. Оттуда отвечали: 'Отгружено тогда-то'. И сообщали номера накладных.
Он звонил на железную дорогу. Там отвечали; 'Не прибыло'. Обещали выяснить.
Он оставался на заводе допоздна. В сумерках, в сиреневом освещении, в особенной тишине, лучше чувствуешь, как работают аппараты.
Молодой краснощекий механик Митя хотя принадлежал к службе главного механика, к реконструкции каталитического крекинга относился горячо и сочувственно. Он постоянно был на установке. Этот человек вообще чуть ли не жил на заводе.
Был еще на установке старший оператор, рабочий Малинин. Он тоже охотно оставался вечерами с Алексеем. У Малинина, правда, была ревнивая жена, она не сочувствовала реконструкции. Когда она звонила, Малинин передавал Алексею трубку и просил:
- Алексей Кондратьевич, скажите ей что-нибудь.
Алексей выполнял эту странную просьбу, как мог, шутил с ревнивой Калисфенией, сокращенно Калей, рассказывал, что сейчас ее муж делает на установке; и Каля, присмирев, говорила:
- Ну ладно, всегда вы меня заговорите, я и забуду, зачем звонила.
А розовощекий Митя говорил Малинину:
- В принципе, дорогой товарищ, ты глубоко неправ. Ты из нее психопатку воспитываешь. Разве можно строить семью на взаимном недоверии?
- А у нас не взаимное, у нас только одна сторона на недоверии, а другая на полном доверии, - улыбался рослый Малинин, голубоглазый, с пшеничными кудрями, с леноватой такой усмешечкой. Неторопливый, выдержанный человек, физически очень сильный. Про него говорили 'смекалистый'.
На заводе скупо хвалят, такими словами, как 'одаренный', 'талантливый', не кидаются, и ходил Малинин 'смекалистым'. Он непрерывно искал и пробовал новое. Пока это были незначительные изменения, которые Малинин предлагал на своей установке. На большее он не замахивался, не хватало знаний. Установку свою Малинин чувствовал, знал насквозь. В ночные вахты, когда начальство спит, он слегка менял режим, смотрел, что получается. Удержаться от этого не мог. Когда Малинину предстояла ночная вахта, Рыжов заранее бесновался: завод не лаборатория, каталитический крекинг не экспериментальная установочка.
- Ты рабочий или кто? - спрашивал Рыжов. - Может быть, ты член-корреспондент Академии наук?
Малинин усмехался и обещал вести себя аккуратно.
- Рабочий, рабочий я, ничего не трону, пускай себе спокойненько гудит.
- Что это ты называешь 'гудит'?
- Да так, все, - неопределенно отвечал Малинин, не в силах дождаться, когда он останется один и сможет подрегулировать по-своему и _посмотреть_, что из этого получается.
Рыжов чертыхался и уходил, а Малинин оставался.
Конечно, Рыжов понимал, что Малинин знает свою установку. Но понимал и то, что этого, кудрявого, рыжеватого, широкоплечего человека сейчас лихорадит, так ему хочется проверить одно свое предположение, даже не одно, а несколько. Всегда не одно, а несколько.
'Тьфу, наваждение', - говорила со вздохом жена Каля, видя, что Малинин задумался и молчит.
Для Малинина все изменилось с приездом Алексея. Раньше его предложения вели к отдельным улучшениям, теперь реконструкция покрывала частные усовершенствования. Вбирала их в себя.
Вначале Малинин удивлялся тому, что Алексей внимательно слушает его. Потом понял: им было одинаково интересно и одинаково необходимо изменять и _пробовать_. Малинину было не лень по десятку раз бегать на этажерки. Потому что изменять и пробовать - это значит бегать. Далеко бегать, высоко подниматься, там открыть, там закрыть, там прикрутить, там просто посмотреть. Другие операторы делали это с неохотой - зачем создавать себе лишнюю работу, лишнее беспокойство. А Малинин с радостью: для него это было самое интересное в жизни. Ради этого он жил, ради этого пошел учиться, решил стать инженером.
Он был только на первом курсе института, на заочном отделении. Учиться было нетрудно, но-медленно, страшно медленно отчего-то все подвигалось. И было жаль Калю, которая не видела жизни.
А двадцатипятилетний Митя, механик, поучал:
- Ты свою Калисфению страшно распустил. Почему ты такую ревность и подозрительность разрешаешь? Даже не знаю, как ты ее теперь призовешь к порядку. А не призовешь, она тебя погубит. С таким характером она тебе расти не даст. Денег она с тебя сильно требует, ты скажи? На наряды.
- Брось ты, Митя, Каля человек как человек. Что ты на нее взъелся? отвечал Малинин.
- Я не зря взъелся, у меня могучая интуиция. Ревность - страшная штука, большой тормоз в личной и общественной жизни, - заявил Митя.
- А ты-то откуда знаешь? - усмехнулся Малинин.
- Интуиция, - рассмеялся Митя.
- Ну, друзья, полезем к регенератору, посмотрим, что там сегодня делается, - предложил Алексей.
