Он попал прямо в точку. Гас считала, что знает о Талантах все, и слово это она явно произносила с большой буквы. И вот выяснилось, что, когда Виллар дал мне монетку - из чистого великодушия, - я тут же показал ему фокус. Виллар таких чистых трюков в жизни не видел. Такой и для 'Паласа' в Нью-Йорке сойдет.
'Ты хочешь сказать, малец умеет делать фокусы? - этот вопрос задал Чарли. - Так, может, подкрасить ему волосы, кожу оттенить, и будет мальчик-фокусник Бонзо, чудо-мальчик или что-нибудь такое?'
Но это не очень устраивало Виллара. Он не хотел, чтобы у него в шоу появился конкурент.
'Так, Виллар, я же только говорю что-то вроде ассистента при тебе. Приносить тебе вещи и в таком роде. Может, какой смешной трюк отмочить, когда ты отвернешься. Придумай что-нибудь, ты же у нас мастак'.
Теперь возражение нашлось у Гас: 'Чарли, мог бы и понимать уже, что если кто кого хорошо знает, его не обманешь никакой краской. Не забывай, что теперь за нами будет охотиться полиция. Отец парнишки, этот священник, зайдет на представление, увидит мальца того же роста, и никакая краска для волос или кожи не поможет. Или сам парнишка увидит папашу, этого священника, и подаст ему тайный знак. Ты, Чарли, думай головой, когда говоришь'.
Теперь пришла очередь Виллара разродиться блестящей идеей. 'Может, Абдулла?' - сказал он.
Хотя я был занят бисквитами, но прекратил есть и посмотрел на них. У них словно груз с плеч свалился.
'А он управится с Абдуллой?' - спросил Чарли.
'Не вопрос! Я вам говорю, этот малый - просто Талант. От природы. Он родился для Абдуллы. Ты что, не понимаешь, Гас? Это же свет в тоннеле. Ну да, я немножко ошибся, признаю. Но если Абдулла вернется, то какое это имеет значение? Абдулла здорово нравится публике. Значит так, мы возвращаем Абдуллу, а я становлюсь первым номером, и чтобы больше никаких разговоров о Счастливой Ганне или этом липовом афродите Андро'.
'Не гони коней, Виллар. Я поверю, что малец справится с Абдуллой, когда увижу это собственными глазами. Ты мне это покажешь'.
'Я тебе все покажу. Ты мне только время дай. Чуточку времени, и я тебе все покажу. Малыш, ты в картах чего понимаешь?' Ничто не заставило бы меня признаться, что понимаю. Рамзи показал мне несколько карточных фокусов, но когда об этом узнал отец, он меня отлупил так, как может отлупить своего сына лишь ярый баптист, узнавший, что он балуется с этим изобретением дьявола. Мне в задницу надолго вбили мысль о том, что карты не для меня. Я даже подумать не успел, как отрекся от всяких знаний о картах. И тем не менее, как только я это сказал, у меня в памяти всплыли четыре масти и способы заставить карты танцевать.
Виллара мое невежество ничуть не огорчило. Он загорелся новым делом с энтузиазмом настоящего циркача. Но Гас одолевали сомнения.
'Ты мне дай один денек, Гас, - сказал Виллар. - Только одно это воскресенье, и я тебе покажу, что можно сделать. Я его научу. Вот увидишь. Мы это прямо здесь сделаем'.
Так я стал душой Абдуллы и попал в долгое рабство к иллюзионному искусству.
Мы приступили сразу же. Гас заторопилась по делам, которые у нее никогда не переводились, но Чарли остался, и вместе с Вилларом они затеяли стягивать одно полотнище брезента за другим с какой-то вещи в дальнем углу вагона - единственной, которую не тронули грузчики, вытаскивая реквизит для понедельничного представления. Я не знал, что это такое, но именно там я провел в заточении столько невыносимых, голодных часов.
Когда эту штуку вытащили из угла и сбросили с нее брезент, оказалось, что ничего уродливее, ничего оскорбительнее для глаз (я и теперь так считаю) я в жизни не видел. Вы, господа, знаете, как я всегда разборчив во всем, что касается реквизита. Глупцы считали, что в этом нет никакой необходимости, но я потратил немало денег на то, чтобы вещи рядом со мной на сцене были красивыми и изящными. В этом я похож на Робера-Гудена, который тоже считал, что ему и его публике нужно только все лучшее. Может быть, в известной мере эта привередливость началась с моей ненависти к той гнусной фигуре, которую они называли Абдуллой.
Абдулла изображал отдаленное подобие китайца, сидящего со скрещенными ногами на сундуке. Начать с того, что имя было выбрано абсолютно неверно. С какой стати называть китайца Абдуллой? Но и все остальное в этой фигуре было столь же топорным и неуместным. Одет он был в какую-то грязную сатиновую тряпку, из которой торчала аляповатая голова из папье-маше с уродливой физиономией, нарочито косыми глазами, отвислыми усами и желтыми клыками, нависавшими над нижней губой. Сия фигура могла бы стать причиной международного скандала, объявись в тех краях китайский посол. В Абдулле воплотились все высокомерие и презрение, с которыми невежественные люди относятся ко всему чужому, иностранному.
Лакированный сундук, на котором сидел этот монстр, был исполнен в том же ключе. На нем был намалеван дракон, а вернее, чье-то идиотское представление о драконе - страшное и в то же время умильное чудище, ядовито-красное на черном фоне, усыпанное дешевыми золотыми блестками.
Ни Виллар, ни Чарли не объяснили мне, что это такое и при чем тут я. Но я уже успел привыкнуть к тому, что на меня не обращают внимания, и мне это даже нравилось. Весь мой опыт говорил: если тебя замечают, значит, жди неприятностей. Мне было сказано лишь, что я должен сидеть в этой штуке и управлять ею, а урок мой начался, как только с Абдуллы сняли брезент.
Еще раз, но только теперь при свете дня и хоть немного понимая, что делаю, я забрался в сундук с задней стороны, а оттуда, как в старину трубочист по дымоходу, вскарабкался внутрь самой фигуры, где была маленькая полочка, на которую можно было сесть, свесив ноги. Но этим мои функции не исчерпывались. Когда я пробрался на место, Виллар открыл несколько дверок в передней части сундука, потом повернул все сооружение на приделанных к его днищу колесиках и открыл дверку сзади. Зрители могли видеть колесики, шестеренки, пружинки и прочую механику, а когда Виллар дергал рычаг, все это начинало убедительно двигаться. Секрет состоял в том, что механизмы эти были фальшивыми и располагались перед полированными стальными зеркалами, отчего возникало впечатление, будто они заполняют собой все пространство сундука под фигурой Абдуллы, тогда как на самом деле там оставалось достаточно места, чтобы, если понадобится, вместить невысокого человека. Это было нужно, когда Виллар закрывал все дверки в сундуке и раздвигал полы одеяния Абдуллы, чтобы убедить зрителей: внутри фигуры нет ничего, только пружины и шестеренки. Тогда я должен был нырять в потайное отделение за зеркалами в сундуке, чтобы меня не было видно. После демонстрации механической начинки Абдуллы я снова забирался внутрь фигуры, отодвигал фальшивые механизмы - они для этого крепились на шарнирах - и готовился привести Абдуллу в действие.
Виллар и Чарли обходились со мной как с непроходимым тупицей, но Господь свидетель: я вовсе не был глуп. Однако я решил, что уж лучше мне вначале не быть слишком умным. Поступил так я неосознанно - чистая интуиция. Они достали колоду карт и принялись старательно втолковывать мне, что такое масть и достоинство. Задача Абдуллы состояла в том, чтобы играть в простейшую карточную игру с любым добровольцем из публики, пожелавшим испытать свою удачу. Этот зритель - Виллар называл его Простофиля - тасовал и снимал колоду, которая лежала на маленьком подносе на коленях Абдуллы. Потом Простофиля вытаскивал карту и клал ее на поднос рубашкой кверху. В этот момент Виллар дергал за рычаг сбоку у Абдуллы, и тогда из недр фигуры доносились жужжанье и щелканье; на самом деле жужжал и щелкал я, вернее, нажимал левой ногой на специальную педаль. В это же время я должен был рассмотреть, какую карту вытащил Простофиля, - что не составляло особого труда, поскольку он клал ее на экран из орнаментированного стекла, и мне все было видно, - а потом выбрать карту более высокого достоинства из специальной кассы у меня под рукой. Выбрав карту, я приводил в движение левую руку Абдуллы, засовывая собственную руку в легкий каркас, спрятанный у него в рукаве. На другом конце этого каркаса было приспособление, куда я вставлял карту, которая выигрывала у Простофили. Затем я медленно приводил в движение правую руку Абдуллы, которая, приблизившись к колоде на подносе, снимала ее: пальцы Абдуллы действовали как пинцет, я управлял им изнутри специальной рукояткой. После снятия к колоде двигалась левая рука Абдуллы и брала верхнюю карту. В действительности все обстояло иначе, потому что рукав на мгновение спадал вниз и скрывал от глаз зрителей то, что там происходило. Именно в это мгновение я передвигал маленький ползунок, который вкладывал выбранную мной карту в пальцы Абдуллы, тогда как
