духов, посещающих великого мага, зовут Вицлипуцли. Вот почему я и выбрала это имя. Тонкая лесть в адрес Магнуса. Так несколько принижалось словечко 'самодержица'.
Но сейчас я должна проявить себя как самодержица. Джентльмены, мы долго беседовали, и я надеюсь, вы получили ваш подтекст. Вы увидели, какая пропасть существует между реальной жизнью иллюзиониста, обладающего волшебным мировосприятием, и набором лжи, каковой являют собой льстивые мемуары Робера-Гудена, написанные на потребу буржуазным вкусам. Вы увидели также, какая огромная дистанция существует между набором лжи, искусно состряпанным Рамзи, - жизнью нашего дорогого Айзенгрима, так сказать, в коммерческой упаковке, - и печальной судьбой маленького мальчика из Дептфорда. А теперь - завтра мы отбываем, и я должна отправить двух моих старых джентльменов в постель, иначе они будут неважно себя чувствовать в самолете. Поэтому нам пора прощаться.
От Линда - глубочайшая благодарность за гостеприимство, за рассказ, за удовольствие работать вместе над фильмом 'Un Hommage a Robert-Houdin'. Довольно странный обмен любезностями и рукопожатиями между Айзенгримом и Роландом Инджестри. Нелегкая миссия - вывести Кингховна из пьяного ступора, внушить ему, что больше пить нельзя, пока он не доберется до дома. И вот наконец мы остались втроем.
- Странно столько времени подряд отвечать на вопросы, - сказала Лизл.
- Странно и неприятно, - сказал Айзенгрим.
- Странно то, какие вопросы не были заданы и не получили ответа, сказал я.
- Например? - спросила Лизл.
- Например: 'Кто убил Боя Стонтона?' - сказал я.
III
LE LIT DE JUSTICE*
[Королевское ложе (фр.).]
1
- Ты ведь знаешь - полиция Торонто не удовлетворена тем, что ты им рассказал о смерти Боя Стонтона?
- Я сказал им все, что считал нужным.
- Но ведь это было далеко не все?
- Конечно, не все. Полиция должна основываться на фактах, а не на фантазиях и предположениях. Факты же были просты. Я встретил его впервые в жизни, когда посетил тебя в твоей школе в Торонто вечером третьего ноября шестьдесят восьмого года. Мы прошли в твою комнату, где между нами состоялся разговор, который длился меньше часа. Я принял его предложение отвезти меня назад в мой отель. Мы поболтали еще какое-то время - ведь мы оба родом из Дептфорда. Потом он отъехал от подъезда отеля - и больше я его не видел.
- Да, а меньше чем три часа спустя его автомобиль нашли в воде у причала, и, когда тело извлекли из машины, во рту у него оказался камень.
- Именно так, насколько я понимаю.
- Если бы вопрос был закрыт, разве полиция все еще подозревала бы тебя?
- Не думаю.
- Это моя вина, - сказала Лизл. - Будь я благоразумнее, полиция удовлетворилась бы тем, что им рассказал Магнус. Но, понимаешь, у каждого свое актерское тщеславие, и, когда мне задали вопрос, я решила, что могу дать ответ в самую точку, а получилось, что лишь подлила масла в огонь.
Если бы кто-нибудь увидел нас в этот момент, пришло бы ему в голову, что мы говорим об убийстве? Я был (и не без оснований) убежден, что Стонтона убил Магнус. Разве не Стонтон спровоцировал многое из того, о чем мы слышали в подтексте жизни Магнуса Айзенгрима? Если бы Перси Бойд Стонтон, когда нам - ему и мне - было по десять лет, не швырнул в меня снежок, который попал не в меня, а в миссис Демпстер, что привело к преждевременному появлению на свет ее сына Пола, а ее самое лишило разума, разве я лежал бы сегодня в отеле 'Савой' в одной постели с Магнусом Айзенгримом и Лизелоттой Вицлипуцли, обсуждая обстоятельства смерти Стонтона?
У нас это вошло в привычку, потому что мы были склонны все важные вопросы обсуждать в постели. Те, кто думает о постели лишь в свете сна или занятий сексом, просто не понимают, что постель - лучшее место для философских дискуссий, споров и, если нужно, для откровений. Не случайно в старину так много королей отправляли правосудие из своих постелей. И даже сегодня есть что-то восхитительно парламентарное в постельном собрании персон, имеющих общие интересы в каком-то деле.
Конечно же, кровать должна быть большой. В 'Савое' в комнате Магнуса стояли две шикарные кровати, каждая из которых была достаточно просторна, чтобы вместить троих взрослых людей. (До односпальных кроватей 'Савой' не опускается.) И вот после долгого дня признаний и откровений мы втроем расположились в кровати, полулежа на высоких подушках, - Лизл в середине, Магнус слева от нее, я - справа. На Магнусе был красивый халат и шарф, которым он, ложась спать, повязывал голову, потому что, как истый европеец, боялся сквозняков. Я - человек простой, приверженный пижаме. Лизл любила тонкие ночные рубашки, и с ней в постели всегда уютно, потому что она такая теплая. С годами я стал чувствителен к температуре, к тому же по какой-то причине, отстегнув свой протез, я около часа испытываю озноб, а протез я, конечно же, всегда снимал, когда мы укладывались втроем. Моя холодная культя была прижата к Лизл.
И вот мы уютно устроились втроем. Я выпил свой традиционный стакан горячего молока с ромом, Лизл - пузатую рюмку коньяка, а Магнус, всегда склонный к эксцентричности, выпил стакан теплой воды с лимонным соком, без которого, как полагал, не сможет заснуть. Со стороны мы, несомненно, могли показаться этакой очаровательной семейкой, но настроен я был вполне решительно - историк, идущий по следу и не расположенный упустить добычу. Если мне суждено заполучить признание, которое увенчает мой документ (тот документ, который позволит будущим исследователям с уверенностью писать: 'Рамзи говорит...'), то это случится еще до того, как мы уснем. Если Магнус не скажет мне того, что я хочу знать, непременно выужу это у Лизл.
- Вспомни все обстоятельства, - сказала она. - Это было последнее субботнее представление наших двухнедельных гастролей в театре королевы Александры в Торонто. Раньше мы никогда не давали там 'Суаре иллюзий', и успех был ошеломляющий. Но самое сильное впечатление на публику производила 'Медная голова Роджера Бэкона' - предпоследний номер в программе.
А вот как это было устроено. Большая, на вид латунная, 'голова' висела в воздухе посредине сцены. Опознав несколько предметов, о которых было известно только их владельцам, она давала три совета. К этим советам и нужно было готовиться самым тщательным образом. Голова обычно говорила: 'Я обращаюсь к мадемуазель Такой-то, которая сидит в шестом ряду на месте тридцать два'. (Мы всегда называли зрителей мадемуазель, месье и так далее, потому что в английской аудитории это придавало речи некий аристократизм.) Затем я произносила для мадемуазель Такой-то несколько слов, от которых все сразу навостряли ушки, а мадемуазель могла даже пискнуть от удивления. Конечно, мы с помощью нашего антрепренера собирали в городе всякие сплетни, а то и администратор мог подслушать в фойе что-нибудь этакое. Он не брезговал даже пошарить по сумочкам и бумажникам - очень был умный карманник, со стажем; мы ценили его за этот талант. Голосом 'головы' была я, поскольку умела из минимума информации делать далеко идущие выводы.
Мы с самого начала решили: никогда не просить публику задавать вопросы. Слишком опасно. Слишком трудно отвечать на них убедительно. Но в субботу вечером кто-то прокричал с балкона (мы знаем кто - сын Стонтона, Дэвид, который был пьян в стельку и почти спятил от горя из-за смерти отца): 'Кто убил Боя Стонтона?'
Рамзи, что бы ты сделал в такой ситуации? Что, по-твоему, должна была сделать я? Ты же меня знаешь - я не из тех, кто отступает перед вызовом. И вот мне был брошен вызов. Не прошло и секунды, как на меня снизошло что-то вроде вдохновения - совсем в духе Медной головы. Совсем в духе лучших мировых шоу. Магнус всю неделю рассказывал мне о Стонтоне. Он передал мне все, о чем говорил ему Стонтон. Неужели я могла упустить такой случай? Ну, Рамзи, пошевели мозгами!
Я дала знак осветителю - теплый свет на голову, чтобы она начала сверкать, а сама заговорила в микрофон, нажимая на мистицизм и пророческие интонации. И я сказала - ты ведь помнишь, что я сказала: 'Его убили те же, что и всегда, персонажи жизненной драмы: во-первых, он сам, а еще - женщина, которую он знал, женщина, которой он не знал, мужчина, исполнивший самое заветное его желание, и неизбежный пятый, хранитель его совести и хранитель камня'. Ты помнишь, как прекрасно это было воспринято.
- Прекрасно?! Лизл, ты это называешь - прекрасно?
- Конечно! Публика была вне себя. Такого ажиотажа в том театре наше 'Суаре' еще не вызывало. Мы все никак не могли их успокоить и завершить вечер 'Видением доктора Фауста'. Магнус хотел сразу же
