Для характеристики Скугаревского и его незлопамятности могу добавить, что через три года, когда он стал во главе Комитета по образованию войск, он просил военного министра о привлечении в Комитет меня...
Жизнь в штабе была слишком неприятной, и я, воспользовавшись начавшейся эвакуацией и последствиями травматического повреждения ноги, уехал, наконец, в Россию.
{221}
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПЕРВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ - В СИБИРИ И НА ТЕАТРЕ ВОЙНЫ
Приехав в Харбин, где начиналось прямое железнодорожное сообщение с Европейской Россией, я окунулся в самую гущу подымавшихся революционных настроений. Харбин был центром управления Китайских железных дорог, средоточием всех управлений тыла армии и массы запасных солдат, подлежавших эвакуации.
Изданный под влиянием народных волнений манифест 30 октября, давший России конституцию, ударил, словно хмель, в головы людям и, вместо успокоения, вызвал волнения на почве непонимания сущности реформы или стремления сейчас же явочным порядком осуществить все свободы и 'народовластие'. Эти сумбурные настроения в значительной мере подогревались широкой пропагандой социалистических партий, причем на Дальнем Востоке более заметна была работа социал-демократов. Не становясь во главе революционных организаций и не проводя определенной конструктивной программы, местные отделы социалистических партий во всех своих воззваниях и постановлениях исходили из одной негативной предпосылки:
- Долой!
Долой 'лишенное доверия самодержавное правительство', долой поставленные им местные власти, долой военных начальников, 'вся власть народу'!
{222} Эта демагогическая пропаганда имела успех в массах, и во многих местах, в особенности вдоль великого сибирского пути образовались самозванные 'комитеты', 'советы рабочих и солдатских (тыловых) депутатов' и 'забастовочные комитеты', которые захватывали власть. Сама сибирская магистраль перешла в управление 'смешанных забастовочных комитетов', фактически устранивших и военное, и гражданское начальство дорог.
Самозванные власти ни в какой степени не представляли избранников народа, комплектуясь из элемента случайного, по преимуществу 'более революционного' или имевшего ценз 'политической неблагонадежности' в прошлом. В долгие дни путешествия по Сибирской магистрали я читал расклеенные на станциях и в попутных городах воззвания, слушал речи встречавших поезда делегатов и по совести скажу, что производили они впечатление политической малограмотности, иногда бытового курьеза. Первая революция, кроме лозунга 'Долой!' не имела ни определенной программы, ни сильных руководителей, ни, как оказалось, достаточно благоприятной почвы в настроениях народных.
Официальные власти растерялись. Во Владивостоке комендант крепости, ген. Казбек, стал пленником разнузданной солдатской и городской толпы. В Харбине начальник тыла, ген. Надаров, не принимал никаких мер против самоуправства комитетов. В Чите военный губернатор Забайкалья, ген. Холщевников, подчинился всецело комитетам, выдал оружие в распоряжение организуемой ими 'народной самообороны', утверждал постановления солдатских митингов, передал революционерам всю почтово-телеграф-ную службу и т. д. Штаб Линевича, отрезанный рядом частных почтово-телеграфных забастовок от России, пребывал вполной прострации, а сам {223} главнокомандующий устраивал в своем вагоне совещание с забастовочным комитетом Восточно- китайской железной дороги, уступая его требованиям...
Неудачный состав военных и гражданских администраторов, не обладавших ни твердостью характера, ни инициативой, и с такой легкостью сдававших свои позиции, усугублялся тем обстоятельством, что, воспитанные всей своей жизнью в исконных традициях самодержавного режима, многие начальники были оглушены свалившимся им на головы манифестом, устанавливающим новые формы государственного строя, в которых они по началу не разобрались. Тем более, что привычных 'указаний свыше', вследствие перерыва связи со столицей, первое время не было. А из России ползли лишь темные слухи о восстании в Москве и Петербурге и даже о падении царской власти...
Революционной пропаганде поддалась очень незначительная часть офицерства, преимущественно тылового. Кроме мелких частей, был только один случай, когда весь офицерский состав полка (Читинский полк, стоявший в гор. Чите), с командиром во главе вынес сумбурное постановление, в котором, между прочим, выражалось сочувствие 'передаче власти народу', считалось 'позорным подавление какой бы то ни было политической партии силою оружия' и обещалось 'в случае беспорядков, угрожающих кровопролитием, впредь до сформирования милиции, принять участие в предупреждении братоубийственной войны - по требованию гражданских властей'. Очевидно - революционных, так как другие в Чите бездействовали.
В революционное движение вклинился привходящим элементом - бунт демобилизуемых запасных солдат.
{224} Политические и социальные вопросы их мало интересовали. Они скептически относились к агитационным листовкам и к речам делегаций, высылаемых на вокзалы 'народными правительствами'. Единственным лозунгом их был клич:
- Домой!
Они восприняли свободу, как безначалие и безнаказанность. Они буйствовали и бесчинствовали по всему армейскому тылу, в особенности, возвратившиеся из японского плена и там распропагандированные матросы и солдаты. Они не слушались ни своего начальства, ни комитетского, требуя возвращения домой сейчас, вне всякой очереди и, не считаясь с состоянием подвижного состава и всех трудностей, возникших на огромном протяжении - в 10 тыс. километров - Сибирского пути.
Под давлением этой буйной массы и требований 'железнодорожного комитета', Линевич, имевший в своем распоряжении законопослушные войска маньчжурских армий для наведения порядка в тылу, отменил нормальную эвакуацию по корпусам целыми частями и приказал начать перевозку всех запасных. При этом, вместо того, чтобы организовать продовольственные пункты вдоль Сибирской магистрали, и посылать запасных в сопровождении штатных вооруженных команд, их отпускали одних, выдавая в Харбине кормовые деньги на весь путь. Деньги пропивались тут же на Харбинском вокзале на ближайших станциях, по дороге понемногу распродавался солдатский скарб, а потом, когда ничего 'рентабельного' больше не оставалось, голодные толпы громили и грабили вокзалы, буфеты и пристанционные поселки.
(см. напр. Н. Воронович 'Русско-Японская Война' Воспоминания, ldn-knigi)
Достойно удивления, как в таких условиях корпуса бывших Маньчжурских армий сохранили {225} организацию и дисциплину. Выброшенные за тысячи километров от родных очагов, придавленные бесцельностью принесенных жертв в неудачной и незаконченной кампании, томившиеся, в ожидании возвращения домой, в холодных, тесных землянках, не имевшие никаких сведений, благодаря забастовкам, о том, что делается на родине и дома, забрасываемые харбинскими революционными листовками, они все же устояли.
Устояли, благодаря офицерскому корпусу, сжившемуся с солдатами за время маньчжурской страды и сохранившему авторитет и влияние, благодаря привитой дисциплине и здравому смыслу, не пошатнувшемуся в солдатской среде строевых частей.
***
Самое бурное время (ноябрь 1905 - январь 1906) я провел в поезде на Сибирской магистрали, пробираясь из Манчжурии в Петербург. Ехал бесконечно долго по целому ряду новоявленных 'республик' - Иркутской, Красноярской, Читинской и др. Жил несколько недель среди эшелонов запасных, катившихся, как саранча, через Урал домой, наблюдал близко выплеснутое из берегов солдатское море. Несогласованность в распоряжениях 'республик' и ряд частных забастовок иногда вовсе приостанавливали движение: в Иркутске, где нам пришлось поневоле прождать несколько дней, скопилось до 30 воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов. К этому времени по всей дороге чрезвычайно трудно было доставать продовольствие, и мы жили в дальнейшем только запасами, приобретенными в Иркутске.
Пока наш почтовый поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными {226} железнодорожниками, пытался идти легально, по расписанию, мы делали не более 100-150 килом. в сутки. Над нами издевались встречные эшелоны запасных; поезд не выпускали со станций; однажды мы проснулись на маленьком полуразрушенном полустанке, без буфета и воды - на том же, где накануне заснули... Оказалось, что запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, отцепили и захватили наш.
Стало очевидным, что с 'легальностью' никуда не доедешь. Собрались мы четверо оказавшихся в поезде полковников и старшего, командира одного из Сибирских полков, объявили комендантом поезда. Назначен был караул на паровоз, дежурная часть из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами, и в каждом вагоне - старший. Из доброхотных взносов пассажиров определили
