Нужно поговорить с ней. Во что бы то ни стало! Где она? В своей гримерной? Я иду туда! Я и вправду иду к ней, не разбирая, кто встречается мне на пути, люди отскакивают в сторону, встречаясь с моим взглядом, твердым, как танковая броня. Вот и ее дверь. Стучусь. Слышу ее голос:
— Войдите.
Врываюсь, она вскакивает, всплескивает руками:
— Что с вами, Мишенька? На вас лица нет.
— На мне мое лицо, Анна Макаровна, на мне, — хрипло говорю я и закрываюсь руками. — Простите. Простите, ради бога, что я вот так ворвался, напугал вас…
— Присядьте, Мишенька, — голос у нее мягкий, успокаивающий. — Присядьте. Хотите воды?
— Что? Воды? Нет, спасибо, вода мне не поможет. Еще раз простите. Но я хотел поговорить с вами.
— О чем? — она медленно опускается на краешек стула, кутается в цветастый халат, смотрит жалобно.
— О нас с вами. Анна Макаровна, я вас люблю. Но я замечаю, что вы сторонитесь меня, вы охладели ко мне…
— Помилуйте, Мишенька, — беспомощно говорит она. — Что вы такое говорите?
— Я говорю то, что есть. Анна Макаровна, вы охладели ко мне.
— Нет-нет, Мишенька, это не так! — она умоляюще протягивает ко мне руку, я порываюсь броситься к ней, но она останавливает меня. — Поймите меня, милый. Мой муж… Словом, он поставил мне условие… Или он, или вы…
— И что же вы выбрали?
На нее жалко смотреть — мои последние слова бьют ее своей чугунной мощью.
— Я не выбрала. Ах, если бы у меня была возможность выбирать!
— А разве у вас нет такой возможности?
— Увы…
— Значит, вы остаетесь с ним… — потерянно говорю я.
— Поймите меня, Мишенька…
— Не называйте меня Мишенькой! — говорю я довольно грубо, смотрю на нее бешеными глазами. — Я ненавижу, когда меня называют Мишенькой! Меня передергивает всякий раз, когда меня называют Мишенькой! — Разозлить ее, заставить меня ненавидеть, чтобы она не мучилась от своего выбора, увидела, что со мной, таким бешеным психом, ей было бы очень плохо, ей было бы ужасно, я превратил бы ее жизнь в ад, пусть думает так, чем страдает, оплакивая нашу разбитую любовь… — Вы… вы… Вы просто… просто…
— Ну, договаривайте, — слышу я холодный голос.
— Вы просто посмеялись надо мной. Никогда у меня еще не было женщины, с которой мне было бы так хорошо! А вы, вы посмеялись над моим чувством! Ну что же, вам это зачтется! Я… Я вас ненавижу!
Я выскакиваю в коридор, хлопаю дверью, несусь куда-то, не разбирая дороги, кто-то окликает меня, пытается задержать, я иду куда-то, открываю какие-то двери, забираюсь по какой-то металлической лесенке, иду по пыльному чердаку, выбираюсь на мокрую от осеннего дождя крышу и оказываюсь около своих любимых коней, под черным небом.
Это судьба. Кони смотрят на меня одобрительно, мол, правильно поступаешь, парень, правильно, ну их всех к чертовой матери, вот если бы мы могли сбросить своих ненавистных всадников — стояли бы мы здесь? — нет, мы прыгнули бы вниз. Там, и только там нас ждет свобода. Прыгай, парень! К черту все! Она бросила тебя. Она выбрала другого. Ты только что разозлил ее, чтобы она не страдала комплексом вины перед тобой. Что за жизнь у тебя теперь начнется? Захудалая комнатенка и захудалая работенка в захудалом театре! Да, да, захудалый театр, плохие актеры, да и ты, в том числе, обыкновенный, посредственный актер… Ты будешь приходить в театр, встречаться с ней, любить ее и страдать, а она… Она… Вздор! Враки! Никакой это не захудалый театр! И актеры у нас прекрасные, взять ту же Агнессу Павловну. Да и Анна Макаровна тоже очень хорошая актриса. И пусть она меня бросила, это не умаляет ее актерского таланта.
Суета. Суета. Суета. А жизнь пуста, как бутылка из-под пива… Прыгай, парень! Ведь ты хочешь прыгнуть! Посмотри вниз, на мокрые плиты, освещенные театральными фонарями. Они притягивают и манят, к ним так хочется притронуться с разбега… Прыгай! Вперед! И гори оно все синим пламенем.
И я делаю шаг, и крыша кончается под ногами, и я лечу, крича во все горло: «Анна, я люблю тебя!», а вслед несется лошадиное ржание.
Я стою на мокрой жести и смотрю вниз. Там, на плитах, освещенных театральными фонарями, лежит тело только что прыгнувшего вниз Михаила. Меня бьет озноб, хотя на крыше совсем не холодно. Я медленно поворачиваюсь, и мне в глаза ударяет свет. Глаза ничего не видят, кроме света, а в уши врывается шум. Это зрители. Они аплодируют стоя. Слышатся крики «Браво!», сначала отдельные, а потом переходящие в овацию. Неслыханный успех! Небывалый! Я кланяюсь в пояс. Распрямляюсь, и в моей руке оказывается чья-то узкая ладонь. Это Инна Андреевна, сияющая, счастливая, она кланяется вместе со мной, а за ней, взявшись за руки вереницей, кланяются остальные… Нас долго не отпускают, на сцену летят цветы, все счастливы, Павел Сергеевич сияет, а я чувствую холодную пустоту внутри.
После премьеры — традиционный банкет. Шампанское, крики «ура», тосты, радость на лицах. Меня тормошат, обнимают, называют гением, я фальшиво улыбаюсь, отвечаю невпопад, но это сходит мне с рук, никто не замечает моей отрешенности. Банкет проходит мимо меня и без меня. Лешка подходит, спрашивает, что со мной, он один углядел что-то необычное во мне, но я отмахиваюсь от него…
Когда я наконец оказываюсь дома, то со всего размаху падаю на стонущий диван лицом вниз и долго- долго лежу, пытаясь осознать, что же со мной произошло сегодня. Премьера прошла на ура. Все было просто великолепно, но я отчетливо понимаю, что без того, что я потерял сегодня, мне эту пьесу ТАК больше не сыграть. Никогда…
Город чужих желаний
Гоша сел на скамью и огляделся. Скамья стояла в чудесной липовой аллее. Липы уже выпустили клейкие ярко-зеленые листочки, трава покрыла зеленью газоны, а солнце светило празднично. Гоша любил это время, когда жара еще не наступила, но уже можно было ходить в рубашке и легких брюках. В это время года он всегда старался больше бывать на воздухе, гулять по городу или вот так сидеть на скамье и думать о том, что жизнь прекрасна. Или о том, что в его сторону идет красивая девушка с длинными волосами, в зеленом воздушном платье и туфлях на высоких каблуках. И девушка подошла, взглянула на него и села поодаль на ту же скамью, положив черную сумочку на колени, а Гоша с тоской подумал, что хорошо бы побороть свою проклятую застенчивость и заговорить с ней, и познакомиться, и пригласить ее куда-нибудь, а потом продолжить знакомство… Только как заговорить, с чего начать? В голову лезут одни банальности вроде «Девушка, вам не кажется, что мы с вами где-то встречались?» или «Вы не скажете, который час?» И он представил, как он скажет одну из этих фраз фальшиво бодрым голосом, и его передернуло. Он искоса поглядывал на девушку, сразу отводя глаза, как только замечал, что ее взгляд двигается в его сторону. Понаглее надо быть, вот что. А где ее взять, наглость-то, если всю жизнь он терялся в присутствии незнакомых девушек, и язык всегда становился деревянным, а в голове всегда делалось пусто, как в трубе. Вблизи девушка не показалась ему столь красивой, пожалуй, очень красивой ее назвать было нельзя, но все равно она была чертовски привлекательна и нравилась Гоше все больше и больше. И тут вдали показался парень, высокий, плечистый, уверенный, и пошел в их сторону, и Гоша сразу потух и съежился. Конечно, она ждет этого парня, сейчас вскочит, подбежит, возьмет его за руку, и они уйдут вместе, а Гоша останется один и долго еще будет остывать от этой нечаянной встречи и проклинать себя за робость. Но парень проходит мимо, а девушка не обращает на него никакого внимания, а парень замедляет шаг, разглядывая ее, и Гоша снова холодеет — вот сейчас он остановится и заговорит с ней, и будет знакомиться у него на глазах и сыпать теми самыми банальностями, от которых его тошнит, а эти самые банальности действуют почему-то на девушек, особенно если они исходят из уст таких плечистых и уверенных. Но девушка по-прежнему не обращает на плечистого никакого внимания, и плечистый с позором уходит, а Гоша радуется его молчаливому поражению, и краем глаза замечает, что девушка поглядывает на него и словно чего-то ждет. Ну что же ты? — думает Гоша. Подойди к ней, скажи хоть что- нибудь, не сиди как истукан, она же ждет чего-то, может быть, именно того и ждет, чтобы ты подошел и
