на 'Эсперансу' за пленником, а между 'Славой' и 'Победой' продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала.
Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом МакКула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица его Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста МакКул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца.
Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что МакКул мог быть только ирландцем. Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. МакКул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по-прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.
Прошло около часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.
- Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, - сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.
Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.
- Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, - заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.
- А за что его должны повесить? - спросил Хорнблоуэр.
- За дезертирство, за что же еще? - ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. - Хотя да, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 98 -м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.
- А я думал, что он мятежник.
- И мятежник тоже, - сказал Робертс. - В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.
- Понятно, - сказал Хорнблоуэр.
- Той осенью мы за пару дней навербовали целую сотню матросов, добавил третий лейтенант м-р Смит.
'Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, - подумал Хорнблоуэр, дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Флот нуждался в матросах, как рыба в воде, и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки.'
- МакКул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, - объяснил Робертс. - Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по- прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами - так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, - этим именем он назвался при вербовке.
- Вульф Тон тоже напялил французский мундир, - сказал Смит. - Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.
- В случае дезертирства чужой мундир считается отягчающим обстоятельством, - нравоучительно заметил Робертс.
Теперь у Хорнблоуэра хватало пищи для размышлений. Больше всего его угнетала мысль, что очень скоро на корабле будет произведена казнь через повешение. Что же касалось ирландской проблемы, то чем больше он над ней размышлял, тем запутанней она становилась. Если смотреть на ирландский вопрос с позиций здравого смысла, становилось непонятно само его возникновение. При существующей в мире расстановке сил Ирландия могла выбирать только между почтением Английской Короне или революционной Франции. Третьего во время войны дано не было. Казалось совершенно невероятным, учитывая даже вековые обиды и разногласия между католиками и протестантами, что люди в здравом уме способны променять умеренную конституционную монархию Великобритании на бессмысленную жестокость и кровожадность новых правителей Французской Республики. А уж рисковать жизнью ради такого обмена казалось Хорнблоуэру верхом нелогичного поведения, хотя логика, вынужден был напомнить себе Хорнблоуэр, никогда не имела ничего общего с патриотизмом, а голые факты еще ни разу в истории не были в состоянии разубедить возбужденную толпу.
Впрочем, и английские политические методы оставляли желать лучшего. У Хорнблоуэра не было сомнений, что простые ирландцы видели в жертвах правосудия, таких как Вульф Тон или Фицджеральд, святых мучеников за дело свободы. Когда казнят МакКула, такой же ореол засияет и вокруг его имени. Ничто так не способствует поддержке народного движения, как кровь мучеников. Повешение этого ирландца- дезертира только сильнее разожжет тот костер, который Англия пытается потушить. В результате, два народа, побуждаемые одинаковыми мотивами патриотизма и самосохранения, по-прежнему будут продолжать бессмысленную борьбу, которая не может закончиться ничем хорошим для любой из сторон.
В кают-компании появился старший помощник лейтенант Бакленд. Лицо его выглядело усталым и озабоченным, как, впрочем, у большинства старпомов военного флота, отягощенных тяжким грузом обязанностей и огромной ответственности. Он обвел взглядом собравшихся за столом, при этом все младшие офицеры, предчувствуя какое-то неприятное поручение, старались не встречаться с ним глазами и держаться как можно незаметней. Как и следовало ожидать, выбор Бакленда пал на самого младшего из лейтенантов.
- М-р Хорнблоуэр!
- Сэр! - отозвался Хорнблоуэр, изо всех сил стараясь не показать степень своей досады.
- Я решил передать подсудимого под вашу ответственность.
- Сэр? - произнес Хорнблоуэр вопросительным тоном.
- Харт выступит свидетелем перед трибуналом, - пояснил Бакленд, что само по себе было неслыханной милостью с его стороны, - он имел право вообще ничего не объяснять. - Оружейник, который его стережет, - круглый болван, как всем хорошо известно. А нам необходимо, чтобы этот тип МакКул предстал перед трибуналом в целости и сохранности. Это я цитирую вам собственные слова капитана, м-р Хорнблоуэр.
- Так точно, сэр, - ответил Хорнблоуэр, да и что ему еще оставалось делать.
- Это чтобы не повторилась история с Вульфом Тоном, - сказал Смит.
Вульф Тон перерезал себе горло ночью накануне того дня, когда он должен был быть повешен. Он умер в жестоких мучениях неделю спустя.
- Если вам что-то понадобится, м-р Хорнблоуэр, обращайтесь прямо ко мне, - добавил Бакленд.
- Так точно, сэр.
'Караул к трапу!' - раздался сверху громовой голос вахтенного, и Бакленд поспешил на палубу, чтобы встретить прибывшего на борт капитана, несомненно, одного из членов назначенного трибунала.
Хорнблоуэр сидел молча, повесив голову и размышляя, почему этот жестокий мир так немилостив именно к нему, и почему жизнь его повернулась так, что он стал офицером самой жесткой и требовательной военной организации в мире, где человек не имеет права сказать: я не хочу или я не осмеливаюсь.
- Не огорчайся, Хорни, повезет в другой раз, - ободрил его Смит с неожиданной теплотой в голосе.
Остальные офицеры тоже выразили ему свою симпатию.
- Идите выполняйте приказ, - со вздохом произнес Робертс. - Желаю удачи.
Хорнблоуэр поднялся со стула. Он не доверял в эту минуту своему голосу, поэтому просто молча поклонился и торопливо вышел из каюты.
- Здесь он, здесь, м-р Хорнблоуэр, - приговаривал оружейник, остановившись, перед окованной железом дверью в полумраке твиндека, - целый и невредимый, как огурчик.
Стоящий на часах перед дверью морской пехотинец отступил на шаг в сторону и позволил оружейнику вставить ключ в скважину и открыть дверь.
- Я поместил его в пустую кладовую, сэр, - поведал оружейник. - Но он там не один. Я приказал двум
