по груди.
- Желаю вам всяких благ, полковник, - сказал принц-регент.
При этих словах все взгляды устремились на Хорнблауэра - только по этому он понял, что принц не оговорился.
- Сэр? - переспросил он, поскольку этого, видимо, от него ждали.
- Его Королевское Высочество, - объяснил герцог, - с радостью производит вас в полковники своей морской пехоты.
Полковник морской пехоты получал тысячу двести фунтов в год, не ударяя за это пальцем о палец. В этот почетный ранг возводили отличившихся капитанов, и он сохранялся за ними до назначения адмиралами. Теперь он будет получать тысячу двести фунтов в дополнение к пусть даже половинному жалованью. Наконец-то он обеспечен - впервые в жизни. У него есть титул, лента со звездой. У него есть все, о чем он мечтал.
- Бедняга ошалел, - громко и довольно рассмеялся регент.
- Я ошеломлен, сэр, - сказал Хорнблауэр, силясь вернуться к происходящему. - Не знаю, как и благодарить Ваше Королевское Высочество.
- Отблагодарите меня, сыграв с нами в кости. Своим появлением вы прервали чертовски интересную игру. Позвоните в этот колокольчик, сэр Джон, пусть принесут вина. Сядьте рядом с леди Джен, капитан. Вы ведь сыграете? Да, да, я про вас помню, Хукхем. Вы хотите улизнуть и сообщить Джону Уолтеру, что я исполнил свой долг. Намекните ему заодно, что мне не худо бы повысить содержание - видит Бог, я довольно для этого тружусь. Но я не понимаю, зачем вам забирать капитана. Ну ладно, черт побери. Идите, куда хотите.
- Не думал, что вы играете в кости, - сказал Фрир, когда они вырвались из дворца и вновь ехали в экипаже. - Я бы не сел, особенно с принцулей, особенно тогда тот играет своим набором костей. Ну, каково оно, быть сэром Горацио?
- Очень хорошо, - сказал Хорнблауэр. Он переваривал то, что регент сказал о Джоне Уолтере, редакторе 'Таймс'. Все понятно. Вероятно, его посвящение рыцари и производство в полковники морской пехоты - важная новость, чье обнародование будет иметь некий политический эффект. Отсюда и спешка. Новость убедит маловеров, что флотские офицеры на службе британского правительство совершают великие деяния. В рыцари его посвятили из такого же политического расчета, из какого Бонапарт чуть было не расстрелял.
- Я взял на себя смелость снять вам комнату в 'Золотом Кресте', сообщил Фрир. - Вас там ждут. Багаж ваш я уже туда отослал. Отвезти вас? Или прежде заглянете к Фладонгу?
Хорнблауэр хотел остаться один, мысль посетить флотскую кофейню впервые за пять лет - ничуть его не манила, тем более что он вдруг застеснялся ленты и звезды. Даже в гостинице было довольно мерзко: хозяин, лакеи и горничные, вставляя через слово елейно-почтительное 'да, сэр Горацио', 'нет, сэр Горацио', устроили из проводов его в комнату шествие со свечами, суетились вокруг, выспрашивали, чего бы он желал, когда желал он одного - чтоб его оставили в покое.
Однако покоя он не обрел даже в постели. Решительно выбросив из головы все воспоминания этого бурного дня, он не мог отделаться от мысли, что завтра увидит леди Барбару. Спал он плохо.
XIX
- Сэр Горацио Хорнблауэр, - объявил дворецкий, распахивая перед ним дверь.
Он не ждал увидеть леди Барбару в черном и немного оторопел - она всегда представлялась ему в голубом платье, как при последней встрече, в серовато-голубом, под цвет глаз. Конечно же, она в трауре, ведь со смерти Лейтона не минуло и года. Но и черное ей шло, оттеняя сливочную белизну лица. Хорнблауэр со странной тоской вспомнил золотистый загар на этих щеках в невозвратные дни 'Лидии'.
- Здравствуйте, - сказала она, протягивая ему руки. Они были гладкие, прохладные и нежные - он еще помнил их прикосновение. - Кормилица сейчас принесет Ричарда. Пока же позвольте сердечно поздравить вас с вашим успехом.
- Спасибо, - Я исключительно удачлив, мэм. - сказал Хорнблауэр.
- Удачлив, как правило, тот, - сказала леди Барбара, - кто верно оценивает случай.
Пытаясь переварить услышанное, Хорнблауэр неловко смотрел на нее. Он позабыл, как она божественно-величава, как уверена в себе и неизменно добра, забыл, что рядом с ней чувствуешь себя неотесанным мальчишкой. Что ей его рыцарство - ей, дочери графа, сестре маркиза и виконта, который не сегодня-завтра станет герцогом. Он вдруг понял, что не знает, куда девать руки.
От замешательства его спасло появление кормилицы, дородной, розовощекой, в чепце с лентами и с ребенком на руках. Она сделала книксен.
- Привет, сын, - сказал Хорнблауэр ласково.
Волосиков под чепчиком, похоже, еще совсем не наросло, но на отца глядели два пронзительных карих глаза; нос, подбородок и лоб по-младенчески неопределенные, но глаза - глаза, безусловно, его.
- Привет, малыш, - ласково повторил Хорнблауэр. Он не знал, что в словах его сквозит нежность. Он обращался к Ричарду, как прежде обращался к маленьким Горацио и Марии. Он протянул к ребенку руки.
- Иди к отцу, - сказал он.
Ричард не возражал. Хорнблауэр никак не думал, что этот комочек окажется таким крошечным и невесомым - он помнил своих детей уже постарше. Однако ощущение быстро прошло.
- Ну, малыш, ну, - сказал Хорнблауэр.
Ричард выворачивался, тянулся ручонкой к сияющему золотому эполету.
- Красиво? - спросил Хорнблауэр.
- Па! - сказал Ричард, трогая золотой шнур.
- Настоящий мужчина! - сказал Хорнблауэр. Он не забыл, как играть с маленькими детьми. Ричард радостно гукал у него в руках, ангельски улыбался, брыкался крошечными, скрытыми под платьицем ножками. Добрый старый прием - наклонить голову и притвориться, будто сейчас укусит Ричарда в живот - не подвел и на этот раз. Ричард самозабвенно булькал и махал ручонками.
- Как нам смешно! - говорил Хорнблауэр. - Ой, как нам смешно!
Он вдруг вспомнил про леди Барбару. Она смотрела на ребенка просветленно и улыбалась. Он подумал, что она любит Ричарда и растрогана. Ричард тоже ее заметил.
- Гу! - сказал он, показывая на нее. Она подошла. Ричард, вывернувшись, через плечо отца потрогал ее лицо.
- Чудный малыш, - сказал Хорнблауэр.
- Конечно, чудный, - вмешалась кормилица, забирая у него ребенка. Она привыкла, что богоподобные отцы в сверкающих мундирах снисходят до своих детей не больше чем на десять секунд кряду, а затем их надлежит спешно избавить от этой обузы.
- И пухленький какой, - добавила кормилица, заполучив ребенка обратно. Он брыкался и переводил карие глазки с Хорнблауэра на леди Барбару.
- Скажи 'пока'. - Кормилица взяла пухленькую ручонку в свою и помахала. - 'Пока'.
- Не правда ли, он на вас похож? - спросила Барбара, когда дверь за кормилицей затворилась.
- Ну... - с сомнением улыбнулся Хорнблауэр. Он был счастлив несколько секунд с ребенком, так счастлив, как не был уже долгое, долгое время. До сей минуты утро было одним сплошным отчаянием. Он получил все, чего желал. Он напоминал себе об этом, а кто-то изнутри отвечал, что не желает ничего. В утреннем свете лента и звезда предстали аляповатыми побрякушками. Он не умел гордиться собой, он находил что-то нелепое в сочетании 'сэр Горацио Хорнблауэр', как всегда находил что-то нелепое в себе самом.
Он пытался успокоить себя мыслью о деньгах. Он богат, жизнь его обеспечена. Ему не придется больше закладывать наградную шпагу или стыдится в обществе бронзовых пряжек на башмаках. И все же будущая определенность его пугала. В ней была какая-то несвобода, какая-то безысходность, что-то, напоминавшее о томительных неделях в замке де Грасай - он помнил, как рвался оттуда на волю. Бедность, такая мучительная прежде, теперь, как ни трудно в это поверить, представлялась почти желанной.
Он завидовал собратьям, о которых писали в газетах. Теперь он узнал, как быстро приедается известность. Бушу или Брауну он не станет любезнее от того, что 'Таймс' расточает ему хвалы, тех, кому станет от этого любезнее, сам же будет презирать - и он вполне обоснованно страшился зависти тех, кому
