Пустовойтов неприязненным голосом сказал, что можно вешки все с фарватера снять - для всякого опасения от воров. Полковник, стрелецкий голова, высказал предположение - не поставить ли на Марковом острове пушечную батарею. Донские мастера-казаки добавили, что можно не только завалить устье, но и сваями забить, как у них на Дону делалось, чтобы завалы не унесла текучая вода. Нил Лонгинов с Копыловым и остальные люди молчали.
- Более ничего не скажете? - спросил Сильвестр Петрович.
Беломорцы перешептывались, лица у них были настороженные. Сильвестр Петрович поблагодарил гостей, проводил в сени. В сенях Семисадов вздохнул:
- Эх, Сильвестр Петрович, Сильвестр Петрович, хорош ты человек, а все ж смотрю я на тебя и думаю: сказал бы словечко, да волк недалечко! Ну, не серчай!
Здесь же корабельный мастер Иван Кононович тихонько попросил:
- Простите, господин капитан-командор, Тимоху моего, Кочнева. Молодо-зелено, ума не нажито...
- Да ты о чем, Иван Кононович?
- Впоперек он молвил про нашего про князюшку-воеводу, по недомыслию, млад еще...
- Кто млад? Кочнев?
- Разумом млад, Сильвестр Петрович, уж вы простите, не сказывайте, куда там велено, уж вы простите, отслужим...
У Иевлева потемнело в глазах, пересох рот.
- Да ты что, Иван Кононович, как обо мне думаешь?
- Немало нынче народишка, спроста эдак, по малоумию брякнут, - не глядя на Иевлева, быстро, чужим голосом говорил мастер, - брякнут где ни на есть, а после и отдуваются. Давеча шли мы сюда, а навстречу рейтары человечка волокут. Что такое? Слово, говорят, молвил. Уж вы сделайте божескую милость, простите. И мастер-то какой, первой руки...
Говорил, а в глазах стояла неприязнь.
В горнице, пыхтя, пил квас стрелецкий голова, посмеиваясь говорил:
- Ну и народ, ай народ! Наплачешься с ним, Сильвестр Петрович!
Иевлев молча сел на лавку, низко опустил голову, закрыл глаза, будто от света свечей. Говорить не хотелось.
Ночью он спал плохо: было жарко, душно, хотелось пить. Напился, остудил горницу, - не спалось. Все вспоминался Кочнев на воронежских верфях, измазанный в смоле, со складным аршином, с ловким топором, как смотрит на оснащенный корабль, как говорит:
- А ничего построили, Сильвестр Петрович. Доброе суденышко! И ходкое будет, непременно ходкое...
И он, Кочнев, мог помыслить такое о человеке, с которым одною дерюгою укрывался, с которым из одной мисы хлебал?
Стиснув зубы, взбил под головою кожаную подушку, со злобою спросил сам у себя:
- Что же делать? Им волю дай, так они всех перевешают! Сегодня Прозоровского, завтра Апраксина, потом и меня. Что же делать?
5. ПРИДЕТ ВРЕМЯ - УДАРИМ СПОЛОХ!
Ночью к Афанасию Петровичу в таможенную избу явились Молчан с Ватажниковым и с давно пропадающим где-то в скитах Кузнецом. Крыков вышел к ним на мороз под играющие в небе огни северного сияния; позевывая, кутаясь в накинутый на плечи полушубок, спросил:
- Чего пришли, полуночники? Дня не хватило? Э, да и Кузнец с вами?
- А того пришли, - строго сказал Молчан, - что нынче в Тощаковом кружале случилась беда. Скрутили нашего Ефима, поволокли на съезжую...
Крыков сразу перестал зевать и потягиваться, повел дружков в камору, где сложено было оружие для таможенных солдат. В сенях спросил у Молчана быстрым шепотом:
- Холопя княжеского ты на Двине побил?
- Известно, я...
- Один?
- Не полком, чай, силенкой не обижен.
Заскрипела дверь каморы.
- Вот чего не хватает нам! - сказал Молчан, глядя на мушкеты и полуфузеи. - Ударили бы сполох, пожгли бы дьявола-воеводу, взяли бы бритомордых иноземцев в топоры...
- Ты, мил-дружок, и без мушкетов воюешь, - молвил Крыков. - По всему городу шум пошел...
Молчан угрюмо усмехнулся:
- Одним Иудой меньше стало, - какое это дело. Смехи...
Глаза его мерцали недобрыми огоньками, все его крепкое тело прохватывала дрожь.
- Выпить бы! - попросил Ватажников. - Намерзлись мы с ним за две-то ночи...
- За две?
- А он со мною того Иуду следил, - пояснил Молчан. - Покуда Андрюшка-покойник с девками играл, покуда далее гулять отправился.
- И нынче то ж, - устало пожаловался Ватажников. - Задами из кружала, через Пробойную улицу, а по нам воеводские псы из мушкетов, словно бы по волкам.
Афанасий Петрович принес в полштофе водки, соленых огурцов, хлеба. Ватажников выпил, рассказал подробнее, как все случилось и прошлой ночью и нынешней. Тот Андрюшка и на Азове извет сделал и здесь ладился к некоторым. За христианскую стрелецкую кровь его кончили. А ныне, в кружале, беседа была мирная, говорили о том, о чем нынче везде говорят: что-де идут свейские воинские люди воевать Архангельск. Ефим Гриднев на то ответил, что и не таких бивали, а нынче вряд ли побьем, куда ни ступишь - все иноземцам ведомо. Спор зашел об иноземцах - для чего им такая воля дадена, что нет на них никакой управы. Один сказал: сам царь-де иноземец, подмененный за морем. Наш-де истинный - в заточении. Другой сказал: иноземец бритомордый да никонианец трехперстный - одна суть. Тот весь спор сошел тихо. Тогда Ефим Гриднев облаял воеводу поносными словами, что он казну ворует и управы на него нет, поелику его иноземцы на Кукуе хвалят...
- Длинно больно сказываешь! - прервал Крыков. - И не пойму я толком, что за народишко там был?
- А работные людишки: кто с Соломбальской верфи, кто с Вавчуги - за гвоздями, вишь, корабельными приехали; дрягили еще, салотопники монастырские... - объяснил Молчан.
- Ну, облаял Ефим, далее что было?..
- А далее то было, что Ефим наш Гриднев еще слово сказал на воеводу, будто не отбиться нам от шведа, коли князя не свалить, и будто еще продал он нас всех в басурманскую шведскую веру, где заместо бога Мартын Лютый управляет, и что люди воеводские Гусев и Молокоедов, да думный дворянин Ларионов, да лекарь его иноземец за то и деньги получили немалые - куль золотых. И что-де Мартыну Лютому теперь на Двине, на Воскресенской пристани столб будут ставить - для моления...
Молчан налил себе чарку, медленно выцедил через зубы:
- Народишко слушает. Тут какой-то возьми и скажи - 'слово и дело'. Приказчик будто баженинской верфи. Бой сделался, не сдюжили мы с ихней силой, уходить пришлось...
- Пугливые больно! - сказал Крыков.
- Тебе говорить бесстрашно тут сидючи, ты бы там повоевал! - обиделся Молчан. - Рейтаров навалилось человек с дюжину, саблями стали бить.
Крыков молчал.
- Пытать его будут! - сказал Ватажников. - На дыбе. Огнем жечь...
- Ужо попытают! - ответил Молчан. - А за что?
Кузнец, молчавший до сих пор, вдруг исступленно завопил:
- За что? Никоциант проклятый, сатанинское зелье, соблазн дьявольский - курите? Чай ноне пить стали, - что он есть? Напиток анафемский, вот что он есть! Тьфу, тьфу, мерзостные, проклятые, царя в Стекольном подменили, нам басурмана привезли, бороды режет, кончает веру истинную, злодей...
Крыков положил руку на плечо Кузнецу, сказал с силой:
- Уймись, кликуша!
Кузнец вырвался, оскалился на Афанасия Петровича, маленькие глаза его горели бешенством:
- Ты? Ты кто таков есть? Сам бритомордый, вон трубка твоя никоциантская, сатана, не трожь меня
