дерево. И едва не упал на ползающих вокруг него, ослепленных факелом, блеском оружия, оглушенных барабанным боем старых и добрых дружков, Белого моря старателей, сразу узнавших его, Рябова Ивана сына Савватеева...
- Иване! - неслось из сырой вонючей тьмы.
- Кормщик!
- Друг добрый!
- Люди, меня поднимите, ноженьки не идут...
- Мамынька родная, не примерещилось ли...
- Иване, да вправду ты?
- Я, я, - светло и широко улыбаясь, говорил Рябов, но глаза его искали колченогого Митеньку, искали и не находили.
А отовсюду неслось:
- Здесь он - убогий твой...
- Далее камора, одного засадили...
- Иди к нему, иди...
Салотопник Черницын заковылял вперед на опухших ногах, дед Федор кричал вслед:
- В нижней каморе он, в дальней, в нижней...
Здесь Рябов ломом сорвал замок, Митенька боком неловко шагнул к кормщику, прижался к плечу, всхлипывая, повторял:
- Дядечка, дядечка...
- Вот то-то что дядечка! - сурово отвечал Рябов. - Дядечка!..
И вдруг, всердцах, крикнул:
- А ты от меня не отставай! Больно умен выискался! Без меня жить захотел. Нажился в каморе-то!
Когда вышли из дальней кельи, Иевлев, при свете факела, скорбными глазами осматривал будущих матросов царевой яхты. Истощенные, грязные, бородатые, кто опухший, кто обеззубевший - люди тащились печальной вереницей, и было трудно верить, что они еще шутят друг над другом, посмеиваются, кто кого хуже, острословят на свое несчастье.
- Ты не смотри, Сильвестр Петрович, что они ползком ползут, - сказал Рябов стольнику, - ты нашего народа не знаешь. Их перво-наперво в баньке попарить, тертым хреном телеса ихние натереть, а потом и еды, да не вволю, а с бережением, чтобы не вспучило пустое брюхо, да не раз с бережением, а два, три...
Иевлев, не разжимая губ, усмехнулся на кормщика, недоверчиво покачал головой.
- Потом, конечно, свежей тресочки им, редьки с маслицем, хлебца сколько похотят, да клюковки. Клюковка, брусничка, еще сосновые иголки, кипятком запаренные, - оно и добро...
- Все выживут?
- Ну, которого и на погост снесем, - ответил Рябов, - а другие выживут.
- Да ведь нам ждать недосуг, нам в море идти! - сердито сказал Иевлев.
В мерцающем свете факела глаза кормщика блеснули хитро. Он огладил ладонью короткую золотистую бороду и не торопясь сказал:
- Идти так идти! На первый ход и без них обойдемся!..
- Чего? - спросил Иевлев, не веря ушам. - Да ведь ты сам давеча сказывал - без них не видать нам моря...
- Мало ли, - боком глядя на стольника, осторожно ответил Рябов, - да и откуда мне знать-то было, как они зачирвели... Вишь, словно покойники, какие теперь из них матросы. Горе одно! Да и то сказать, господин, как у нас народ меж себя толкует: 'Здесь келья гроб - коли дверью хлоп. А коли дверь открыл, так - и отжил!'
И, засмеявшись раскатистым смехом, он без всякой учтивости с силой повлек Иевлева на волю - туда, где светлел квадрат двери, прорубленной в темницу. Здесь преображенцы уже разжились ковригами монастырского хлеба, вяленой рыбой, кувшинами с квасом и, при свете наступающего дня, солоно пошучивая, попотчевали монастырских узников. Кормщик Семисадов, без жадности, истово, мелкими кусочками ломая ковригу, наделял своих, чтобы не объелись с голодовки.
Уже почти совсем рассвело. Монастырский служник - пастушок Егорша длинным кнутом настегивал, не глядя, монастырское стадо, выгоняя его на пастбище. Сонно и недовольно мычали коровы. Словно очумев, прыгали по двору, задрав хвосты, две рыжие телки. Монахи издали смотрели на солдат, курящих табак в обители, на сердитого бледного офицера в Преображенском кафтане, на плечистого золотоволосого кормщика Рябова, на узников, потерявших всякий страх и срамословящих с преображенцами. А Егорша- пастушонок, словно бы заколдованный, все ближе и ближе подходил к монастырским узникам, искал, спрашивал все громче:
- Аггей? Аггеюшка? Аггей наш-то...
- Здесь он, братушка твой! - сказал Рябов. - Здесь живой, вишь задремал на воле...
И толкнул Аггея, чтобы тот обрадовался встрече с братом. Аггей раскрыл глаза, охнул, не вставая с земли протянул руки к Егорше.
- Живешь?
- Живу! - улыбаясь брату и плача от жалости к нему, что так исхудал и почернел, ответил Егорша. - Живу, Аггеюшка...
- И я вот нынче живу! - сказал Аггей. - Вишь, как?
- Егор, а Егор! - окликнул мальчика Рябов.
Тот обернулся, все еще держась за брата.
- Идем с нами в матросы! Желаешь в артель в нашу? Вон ватага будет велика!
Егорша слабо улыбнулся.
- Дед твой кормщиком был, отца море взяло, - уже без улыбки молвил Рябов. - Брат у тебя мореход добрый. Для чего тебе здесь скотину пасти? Холопь ты им, что ли? Еще в подземелье засадят, как вот Аггея...
Коровы мычали у закрытых монастырских ворот, стучали рогами в трехвершковые сосновые доски, просились в поле. Егорша их не видел. Не видел он и отца келаря, вышедшего на крыльцо своей кельи и злобно слушающего, как сманивает проклятый кормщик монастырского пастуха.
- Али боязлив стал? - спросил Рябов. - Чего так? А было время, совсем махонького тебя помню, - хаживал со мною в большую падеру и не пужался. Верно, Аггей? И с тобою он хаживал и с Семисадовым. Так, Семисадов?
Семисадов, жуя корку, кивнул. Аггей посоветовал:
- Пускай сам подумает, Иван Савватеевич, ему виднее.
- Нынче тебе, Егор, сколько годов? - спросил Рябов. - Шестнадцать, поди? Был бы славный моряк! Ну, да что, коли так...
И отворотился к поднимающимся в путь бывшим узникам Николо-Корельского монастыря. Вновь ударил барабан, воротник заскрипел цепью. Иевлев переждал, покуда уйдет стадо, и вывел людей на двинский берег. У лодьи, на глинистом косогорчике, Рябов дал каждому по глотку водки. Закусили гусем. Дед Федор, садясь в лодью, поднял было руку для крестного знамения на монастырские церковные маковки, но под взглядом Рябова опустил руку и даже плюнул.
- То-то! - молвил кормщик. - На тюрьму на свою на смертную крестится. Стар старик, а ума не нажил...
Поплевал на руки, взял весло, чтобы отпихнуться от берега, и замер.
По скользкой глине, то увязая, то раскатываясь, словно по льду, бежал Егорша - в лапоточках, с кнутом в руке.
- Дяде-ечка, погоди-и! Дядечка, пожди...
- Пождем! - усмехнулся Рябов.
Брыкнув лаптишками, Егорша с обрывчика прыгнул прямо в лодку и, захлебнувшись от бега, спросил:
- Верно, в мореходы?
- Верно, детушка, - добрым голосом ответил Рябов. - Будешь ты теперь морского дела старателем!
