утреннем солнце. Непрерывно играли рожечники, ухали литавры, дробно трещали барабаны. Свитские бояре, не зная куда себя деть, мыкались в дорогих одеждах по двору, старались не попадаться царю на глаза...
Иевлев встретил матросов приветливо, велел быть вместе, не разбредаться, покуда их не кликнут к делу. Матросы расположились на ветерке, степенно, без любопытства оглядывали корабль, обсуждали его статьи, как землепашцы обсуждают коня.
- Кормщиком-то кто на нем пойдет? - спросил Лонгинов. - Из немцев кто али из наших, из рыбарей?
Дед Федор засмеялся, сказал насмешливо:
- Нашего брата на сей корабль и не допустят. Лапотники мы, а там все бархатники. Спихнем его в воду и - по домам. Так, Иван Савватеевич?
Рябов не ответил, загляделся на важных иноземных корабельщиков Николса да Яна, что похаживали вокруг, судна, покрикивали сиплыми голосами, будто и впрямь они построили корабль.
- Корабельщики! - презрительно сказал Аггей. - А те, кому положены честь да слава, да царское спасибо, те и подойти боятся... Вон в лодейке посередь Двины болтаются...
На реке, далеко, то поднимаясь, то опускаясь, покачивалась посудинка с двумя человеками, - то были Иван Кононович и Тимофей Кочнев.
На берегу пальнула пушка, рожечники перестали играть, в тишине на верхний дек корабля поднялись Лефорт, Апраксин, Иевлев, Меншиков и Воронин. Царь снизу, сложив ладони рупором, крикнул:
- Флаг!
Ударили барабаны, по трапу взбежал Чемоданов с кормовым корабельным флагом. Свитские ему отсалютовали шпагами, он миновал ют, поднялся на верхнюю галерею и там остановился. Барабаны смолкли.
- Кормщика на штурвал! - опять крикнул Петр.
Рябов, Семисадов, Копылов, Лонгинов поднялись все враз, не замечая друг друга, пошли к царю. Царь, утирая потное лицо и загорелую шею грязным платком, велел Рябову:
- Наверх!
Рябов побежал по трапу, Апраксин взял его за руку, твердо поставил у штурвала, спросил измученным от волнения голосом:
- Знаешь, чего делать надобно?
Здесь было куда ветренее, чем внизу, нестерпимо ярко блистала под солнцем Двина, совсем над головами с криком проносились чайки.
- Знает, знает! - за Рябова ответил Сильвестр Петрович.
Царь Петр внизу у кормы мыл руки. Мастер Ян ему поливал из серебряного кувшина, мастер Николс держал расшитое полотенце. Опять ударили барабаны. Петр вытер руки, швырнул полотенце, крикнул громким веселым голосом:
- С богом! Руби канаты!
Одно за другими стали падать бревна, поддерживающие корабль по бокам. Мерно, вперебор застучали топоры в умелых ловких руках плотников. Петр поплевал на руки, высоко взмахнул молотком и изо всех сил ударил под киль. Корабль вздрогнул, длинно заскрипел и тронулся, все быстрее и быстрее скользя по смазанным жиром полозьям. Колесо штурвала мерно подрагивало. Рябов стоял напряженно, готовый в любую секунду положить руки на штурвал, но сейчас было еще не время...
Поднятый вал ударил в корму, корабль качнуло, он поплыл.
- Якоря! - крикнул Иевлев.
Рябов, не торопясь, положил руки на штурвал. Не дойдя до середины реки, корабль остановился на якорях, отданных мгновенно. Теперь якоря 'забрали'. Совсем близко у борта покачивалась лодейка, Кочнев и Иван Кононович, задрав головы, смотрели на судно, о чем-то между собою переговариваясь. Рябов свесился вниз, крикнул корабельным мастерам:
- Славно построен! Слышь, Тимофей!
- В море, я чай, виднее будет! - ответил Иван Кононович и навалился на весла.
К новому кораблю подходили шлюпки царя и свиты, за ними медленно двигалась лодья с плотниками - достраивать корабль на плаву. Петр быстро взбежал наверх, обнял Апраксина, велел ставить столы для пиров. Рябов, отозвав Иевлева, тихо спросил:
- Матросы-то нынче не надобны?
- Нынче могут отдыхать, да завтра чтоб здесь были! - сказал Сильвестр Петрович. - Вооружим корабль - и в море...
Рябов смотрел на Иевлева улыбаясь.
- Чего смеешься? - спросил Сильвестр Петрович.
- Тут делов еще на месяц! - сказал кормщик. - Ранее не управиться. Мачты ставить, пушки, снастить, а ты - завтра! Все у вас спехом, словно бы дети малые...
Сильвестр Петрович порылся в кошельке, отыскал рубль, протянул Рябову:
- На, угостишь матросов для ради праздника спуска корабля. И быть всем в готовности...
Через несколько дней Иевлев опять прислал за Рябовым офицера. Кормщик быстро собрал своих матросов, поднял парус на карбасе корела Игната, подошел к трапу нового корабля, из пушечных портов которого уже торчали стволы орудий, привезенных Петром из Москвы. Дед Федор поднялся наверх первым, обдернул домотканную чистую рубаху, перебрал обутыми в новые морщни ногами, скомандовал:
- Но, робятки, не осрамись, дело такое...
Один за другим мужики-рыбари поднимались по трапу, не зная, куда идти дальше, что делать, кто тут старший - Лефорт ли в своих огромных локонах, Гордон ли, что задумчиво глядел на свинцовые воды Двины, Меншиков ли, что дремал в кожаном кресле...
Навстречу, размашисто шагая, вышел царь Петр, спросил громко:
- Матросы?
- Матросы! - выставив вперед бороденку, ответил дед Федор.
Петр Алексеевич добродушно усмехнулся, покачал головой, спросил:
- Что в коробах-то принесли?
- А харчишки! - ответил дед Федор. - Уговору-то не было, на каких харчах, вот и захватили для всякого случая, может, на своих велишь трудиться.
- Запасливые! - сказал Петр.
- А как же, государь! - ответил дед Федор. - Без хлебца не потрудишься...
Царь ушел, дед Федор, осмелев, повел поморов по кораблю. За ними пошли Меншиков, Иевлев, Апраксин, слушали рассуждения деда Федора.
- А ничего! - говорил он, задрав голову и оглядывая мачты. - Ничего лодейку построили, с умом. Ишь щеглы какие поставлены... и махавка на щегле, вишь...
- Какая такая махавка? - спросил Меншиков.
- По-нашему так говорится, по-морскому, - ответил дед Федор. - А по-ихнему, по-иноземному, - флюгарка.
Очень светлыми и зоркими еще глазами прирожденного морехода он в тишине, неторопливо оглядывал корабль и делал свои замечания - насчет мачт, которые называл щеглами, насчет рей, насчет парусов и всей оснастки корабля. И первым зашагал по палубе - смотреть, каковы люки, называя их творилами или приказеньями, как настелены палубы-житья, как построен сам корпус корабля, каковы на корабле казенки- каюты.
Потом, также не торопясь, окруженный своими мореходами, дружками и старыми учениками, разобрал фалы, определяя назначение каждой снасти, каждого каната, каждого узла и блока. Иногда он спорил с Семисадовым, но спорил мирно, уясняя с дотошностью назначение новых, незнакомых еще мелочей, поставленных иноземцами на этом корабле...
К вечеру, к прозрачным сумеркам, дед Федор был назначен боцманом, Семисадов старшим над рулевыми, Аггей - палубным, салотопник Черницын учеником констапеля, другие - кто марсовым, кто трюмным, кто якорным. Митеньке Борисову дали назначение, годное при его убожестве: он теперь был старшим такелажником.
- Чего оно - боцман? - спросил дед Федор.
