на четверть часа позже и каждое утро на чем свет ругает свой матрац, который, по ее словам, весь в комьях. Наконец Клоти появилась и проскользнула по коридору в небесно-голубом халате, очень коротком и пышном, с распущенными по плечам длинными пепельными волосами. Вскоре она вышла из ванной в новеньком коричневом накрахмаленном фартуке. Волосы Клоти подколола двумя гребешками. Она с крайне меланхоличным видом принялась застилать постели, в каждом ее жесте сквозило желание поскорее уволиться. Матильда надела тирольскую пелерину и объявила низким мужским голосом, что пойдет за покупками пешком, ибо нет ничего здоровее снега и морозного воздуха. Перед уходом Матильда распорядилась сварить несколько луковиц, висевших на стене в кухне: она знает чудесный рецепт лукового супа. Клоти уныло заметила, что они все гнилые, эти луковицы.
Тем временем Адриана надела брюки табачного цвета и свитер песочного цвета. Затем села в гостиной у зажженного камина, но читать 'Мысли' Паскаля не стала. И на снег она не смотрела; ей вдруг показалось, что она ненавидит этот заснеженный холмистый пейзаж за окном; склонив голову, она стала массировать себе икры и щиколотки в табачного цвета гольфах и так провела все утро.
2
В пансион на пьяцца Аннибальяно вошел мужчина, которого звали Освальдо Вентура, коренастый, широкоплечий, в плаще. У него были светлые с проседью волосы, здоровый цвет лица, карие глаза. А на губах вечно неопределенная улыбка.
Знакомая девушка позвонила ему, чтоб он заехал за нею. Она хотела покинуть этот пансион. Кто-то уступил ей квартиру на виа дей Префетти.
Девушка сидела в холле. На ней была бирюзовая трикотажная кофточка, брюки баклажанного цвета и черная жакетка с вышитыми серебряными драконами. У ног ее стояли кошелки, сетки и в желтой пластиковой сумке - ребенок.
- Я тебя тут целый час жду как идиотка, - сказала она.
Освальдо собрал кошелки и сетки и отнес все это к дверям.
- Видишь ту кудрявую у лифта? - сказала девушка. - У нас комнаты были рядом. Она очень милая. Я ей многим обязана. И деньги тоже должна. Улыбнись-ка ей.
Освальдо послал кудрявой свою неопределенную улыбку.
- За мной брат приехал. Я еду домой. Завтра верну вам термос и все остальное, - сказала Мара.
Они с кудрявой крепко расцеловались в обе щеки. Освальдо подхватил сумку, кошелки и сетки, и они вышли на улицу.
- Значит, я твой брат? - спросил он.
- Она очень любезна со мной. Вот я и сказала ей, что ты - мой брат. Такие люди любят знакомиться с родственниками.
- Много денег ты ей должна?
- Самые пустяки. А ты что, хочешь ей вернуть?
- Нет, - сказал Освальдо.
- Я обещала, что принесу их завтра. Но это неправда. Только меня тут и видели. Я ей пошлю перевод телеграфом.
- Когда?
- Когда найду работу.
- А термос?
- Термос, может, вообще не верну. Да у нее еще один есть.
Малолитражка Освальдо стояла на противоположной стороне площади. Шел снег, и было ветрено. Мара шагала, придерживая на голове большую черную фетровую шляпу. Это была бледная черноволосая девушка, очень маленькая и щуплая, но широкобедрая. Ее жакетка с драконами развевалась, сандалии проваливались в снег.
- У тебя нет ничего потеплее из одежды? - спросил Освальдо.
- Нету. Все мои вещи - в одном бауле. В квартире моих друзей, на виа Кассиа.
- В машине сидит Элизабетта, - сказал Освальдо.
- Элизабетта? А это еще кто?
- Моя дочь.
Элизабетта притулилась в уголке заднего сиденья. Ей было девять лет. Волосы морковного цвета, клетчатая блузка и свитер. На коленях девочка держала рыжую собачку с длинными ушами. Желтую пластиковую сумку поставили рядом.
- Чего это ты потащил с собой девочку с этой псиной?
- Элизабетта была у бабушки, и я ездил ее забирать, - пояснил Освальдо.
- Вечно ты на побегушках. Вечно всем услуги оказываешь. Когда ж у тебя своя-то жизнь будет?
- Почему ты решила, что у меня нет своей жизни?
- Держи покрепче свою собаку, чтоб не лизала моего ребенка, понятно, Элизабетта? - сказала Мара.
- А сколько теперь ребенку? - спросил Освальдо.
- Двадцать два дня. Ты что, не помнишь, что ему двадцать два дня? Я две недели назад вышла из больницы. Этот пансион мне старшая медсестра присоветовала. Но тут я не могла остаться. Грязища. Мне было противно становиться босиком на коврик у умывальника. Знаешь, какие отвратные эти зеленые резиновые коврики в пансионах?
- Знаю, - сказал Освальдо.
- И дорого очень. К тому же все грубияны. А мне нужно деликатное обращение. Всегда было нужно, а особенно с тех пор, как у меня ребенок.
- Понимаю.
- Тебе тоже нужна деликатность?
- Еще как.
- Они жаловались, что я их донимаю звонками. А я звонила, потому что мне нужны были разные вещи. Кипяченая вода. И всякое другое. У меня смешанное кормление. Это очень сложно. Нужно сначала взвесить ребенка. Потом покормить грудью, снова взвесить и дать молочную смесь. Я звонила по десять раз, а они все не шли. В конце концов приносили воду, но я вечно боялась, что они ее так и не вскипятили.
- Ты могла взять в комнату кипятильник.
- Нет, это запрещается. И они все время что-нибудь забывали. Например, вилку.
- Какую вилку?
- Чтобы размешать молочную смесь. Я им сказала, чтоб они каждый раз приносили мисочку, чашку, вилку и ложку. Они все это приносили в салфетке. Но вилки никогда не было. Я просила вилку обязательно прокипяченную, а они мне грубили. Надо бы, конечно, просить их кипятить и салфетку. Но я боялась, что они вовсе взбесятся.
- Наверняка бы взбесились.
- Чтобы взвесить ребенка, я ходила к той кудрявой, которую ты видел. У нее тоже ребенок и есть весы для грудных детей. Но она очень деликатно мне сказала, чтоб я не заявлялась к ней в комнату в два часа ночи. Поэтому ночью мне приходилось кормить на глазок. Может, у твоей жены есть такие весы?
- Элизабетта, нет ли у нас дома детских весов? - спросил Освальдо.
- Не знаю. Кажется, нет, - сказала Элизабетта.
- Почти у всех в кладовке валяются такие весы, - сказала Мара.
- У нас, по-моему, нет, - сказала Элизабетта.
- Но ведь мне нужны весы.
- Ты можешь их взять напрокат в аптеке, - сказал Освальдо.
- Как возьмешь, если у меня нет ни сольдо?
- А какую ты собираешься искать работу?
- Не знаю. Может, буду продавать старые книги в твоей лавочке.
- Нет. Вот это - нет.
- Почему?
- Да это же мышиная нора. Повернуться негде. И у меня уже есть там помощница.
- Видала я ее. Настоящая корова.
- Синьора Перони. Она раньше была гувернанткой в доме у Ады. Моей жены.
