замком нету старой башни? Они-то, правда, не помогают, однако же почет'.)
Из 'башни' над пущей лопухов и одичавших желтых георгинов тянулась 'галерея' к остальной части 'дворца'.
Это был огромный деревянный дом, сложенный не из бревен, а из четырехгранных дубовых брусьев. Шалевка сохранилась лишь кое-где, но стены поддерживали мощные балки, поставленные крест-накрест. Крыша из почерневшей щепы, галерея вокруг дома на деревянных столбах. Окошки малюсенькие, зато крыльцо на каменных колоннах роскошное, впору самому королю сидеть. От башни падала серая тень на дом, сад.
У крыльца, рядом с позеленевшей пушкой, спал отложив в сторону повязку с перьями и грея землю голым животом, 'страж'. В его патлах была солома.
Яновский спешился и ткнул 'стража' ногой под ребра. После третьей попытки тот очумело вскочил, схватил тлевший в жбане фитиль, и... словно перун ухнул над дворцом. Грохоча, покатилось куда-то эхо, черной тучей взмыли с деревьев вороны. В доме начался настоящий аларм - суматоха, крики.
И тут произошло такое, от чего у Яновского глаза полезли на лоб.
Заскрипела дверь, и на крыльцо выплыл, словно павлин, человек в обычном, но чрезмерно ярком убранстве паюка [паюк - личный страж магната, служка, солдат придворной гвардии (здесь иронически)]: золотом тюрбане с пером, шелковом жупане, надетом на голое тело, с яркой шалью вместо пояса.
Человек поднял жезл и возвестил:
- Милостью бога король Якуб Первый. Король цыганский, великий наместник Лиды, правитель Мациевичский и Белогрудский, владыка всех мест, где ступало копыто цыганского коня, владыка египтян белорусских, подляшских, обеих Украин и Египта, Якуб - король. На колени!
За спиной у Яновского запела труба. Трубил разбуженный Михалом 'страж'.
А церемониймейстер продолжал:
- Сила и мощь, опора бога, владыка кочевных стежек и уздечки, всего же превыше - шляхтич!
Снова запела труба. У трубача под носом висела большая капля и глаза были красные, как у кролика.
Не успел он окончить, как в дверях появился человек, который никак не мог быть владыкой кочевных стежек, потому что носил монашескую рясу. У человека была непокрытая голова, тройной подбородок и волосатые руки Его не успели задержать, и он, качаясь на ногах, рявкнул:
- Пугало первое, кувшиноголовое, отрепьеносное, царь белой репы, больших и малых огурцов, воробьиное посмешище, и превыше всего - дурак.
И с размаха, как дитя, сел задом на пол.
- День добрый!
Гайдуки схватили его за руки, но он, упираясь, кричал во все горло:
- Изыдите, грешники! Покаяние наложу. Блуждаете сами, аки собаки, путь свой потеряв, пастырей позорите. Аки Елисей, медведиц на вас напущу, раскрошу вас ослиной челюстью!
Елисея гайдуки испугались. А человек счастливо пел, сидя на крыльце:
Как была я молода,
Как была я нежна...
И вслед за этим, без всякой логики:
Хоть с медведем у берлогу,
Абы не у батьки.
За этим зрелищем Михал не заметил, что в дверях уже стоял сам король, заспанный, обрюзгший, и громко сопел носом. На нем была рубашка до пупа, и на голове серебряный обруч. Якуб напоминал Аполлона, когда богу было под сорок и он густо зарос дремучей растительностью.
Ни единого седого волоска в патлах, низкий лоб, широкая грудь, длинные сильные руки, коротковатые для туловища ноги, крепко стоявшие на земле.
- Ты кто такой?
- Изыди, сатана! - вдруг завопил монах. - Неудобоносимый ты куроед, мясоед, яйцеед!
- Замолчи, митрополит, - сказал король. - Оттащите его в соответствующее сану место.
Гайдуки подхватили монаха и потащили, но он еще какое-то время упирался, вырывался и при этом кричал, плевался и производил всякие иные действия.
- Ты кто такой? - властно повторил Знамеровский.
И тут Яновский, неожиданно для себя, низко поклонился и сказал:
- Послом к тебе, великий король.
Знамеровский ни единым словом не выразил удивления.
- От кого?
- От рода Яновских... Дяденька, это я, ваш племянник, сын вашей троюродной сестры. Вы были на празднике ее отрочества.
- Гм... ее звали, кажется, Ганной?
- Аленой, великий король.
- Так-так, да, да. Короли должны иметь хорошую память, это их добродетель. Ганна, Алена - все едино. Зачем ты здесь?
- Произошло ужасное, великий властелин. Предательское покушение на имущество и шляхетскую честь вашей сестры. Знаю, что король поможет, и обращаюсь к вашей милости.
Знамеровскому такая ситуация, кажется, понравилась.
- Что же случилось? Э-э... мой молодой и неискушенный друг.
Яновский упал на одно колено. С горячей мольбой в голосе сказал:
- Сосед наш, Волчанецкий, неожиданно напал на наше имение. Мы спали, у нас было всего три гайдука, не то что у вашей милости. Он выгнал нас.
Знамеровский презрительно усмехнулся:
- Почему же вы ушли?
- У нас не было силы. Он споил друзей наших, и они не защитили нас. Когда нас выгнали, я ударил наглого хищника ножом.
- Ото, - оживился Знамеровский, - моя кровь! Узнаю! Тигр! Хорошо, что ножом, а не честной саблей. Чего же ты просишь?
Яновский решил просить побольше. Тогда, может, дадут хотя бы часть.
- Припадаю к ногам родственника, которым гордимся! К ногам королевской крови! Прошу покарать захватчика, вернуть Яновщину. Потом мы в братнем подчинении вашем хотим быть.
Знамеровский почесал затылок, поглядел на красивого юношу с подвитыми волосами и проворчал:
- Ладно. Короли должны оказывать помощь родственникам. Кликну цыганское войско, и если будет на то мое желание, возможно, и осчастливлю тебя, мой бедный, но мужественный родственник. Только поместье твое... Припишешь его название к моим титулам. Поживи пока что месяц-другой.
- Дяденька, великий король, - стал умолять 'посол', - мои бедные родители умрут с горя.
- Ну! - вдруг грозно, но тихо сказал Знамеровский. - Ты червяк у ног моих. Живи и проникайся сознанием моего величия. А потом поглядим. И не вопи, аки шакал и стравус... От моего настроения зависит мир, а ты кто? Отдыхай. Познакомься с моим митрополитом. Он достойный человек и когда-нибудь окрестит всех этих язычников. Собственно говоря, моими стараниями эти коричневые дьяволы уже окрещены, но настоящее склонение к вере дедов откладывается, потому что митрополит злоупотребляет частыми встречами с зеленым змием.
- Хорошо, - дрожащим от обиды голосом сказал Яновский.
Ему хотелось рубануть саблей этого умалишенного, но куда пойдешь потом, что делать одинокому и слабому на этой грешной ополяченной белорусской земле?
А Знамеровский уже добродушно усмехался:
- Ну-ну. Может, и завтра в поход пойдем, может, и годом позже, а может, и всю жизнь тут просидишь, и я тебе в наследство королевство оставлю, потому что я еще холостяк. Моя святая воля. Я король. Хочу - плюю, хочу голым прогуливаюсь, вот как теперь.
- Спасибо вам, ваше величество, - тихо ответил Яновский. - Пусть будет так.
И тогда король еще раз повысил голос, обратившись к слугам:
- Видите, как далеко достигла слава моя, великого короля цыганского. Достославные мы на свете всем, отовсюду прибегают под-нашу руку, потому что сильнее мы короля польского и бог за нас. И кто
