- Да не бойся ты. - Он меня опять похлопал по плечу. - Слышал я про тебя, даже в газетах что-то читал. Верю, что не шарлатан... Пойдем-ка со мной...
Прошли мы с ним в кабинет, что, видать, был у него для приемов вышестоящего начальства. Там женщина, молодящаяся, лет под сорок, миловидная такая, неловко как-то на диванчике кожаном сидит, скорчившись. Я сразу все понял, зачем я нужен: лицо у нее измучено, больное лицо. Шевельнулась, и, видать, боль захватила, даже губу, бедная, закусила.
- Вот жена моя, - тяжело он говорит, вижу, как и он мучается от ее болезни. - Поскользнулась в прошлом году, ударилась спиной... Второй год и мучаемся с ней. Болит, Насть?
Та не ответила. А Львов теребит пуговицу на шинели, напряженно на меня смотрит - ну, давай, знахарь?
Вздохнул я, встал рядом с ней. Смотрю.
Долго смотрел. Это я мысленно прощупывал весь ее позвоночный столб. И нашел наконец место... вот... меж пятым и шестым позвонком, смещение там межпозвонковых дисков, в поясничном отделе... да седалищный нерв защемлен. Все ясно, что делать-то надо.
Только вот страх какой-то на меня напал, сколько уж не работал, не лечил. А больше был этот страх потому, что вспоминалось, как таскали меня, арестованного, на допросы, все твердили - не лекарь ты, а шаромыжник. И старуху там будто бы я залечил, до могилы довел. Это медицинские светила из столицы, которым слава моя костоправа-чудодея спать не давала, тоже постарались, и по приговору их я стал шарлатаном. А менты уж свой приговор вынесли, придумали мне статью...
Стою, страх меня гложет. Наконец подполковник предложил присесть мне. Сел, молчу.
- Вы, конечно, можете отказаться, - вздохнул он. - Но все же... вы ведь настоящий лекарь-костоправ. Помогите... Это моя личная просьба! А я попробую вас освободить пораньше, если вы жене поможете!
Подполковник говорил своим обычным, громким, командирским голосом, и он напомнил мне почему-то... отцовский. Батя был у меня лекарь и мне передал тайны свои, только до времени не пригождались они, не было, видать, Богу то угодно. Отец сам был очень религиозен; гонение на церковь, которое застал, почитал за великий грех народа и молился за прощение народа русского до последних своих дней, считал, что бесы помутили разум людской, и не ведали они, что делали, церквы порушая...
- Хорошо, - говорю. - Только дайте мне расписку, что не несу я ответственности за больную, а то - сами понимаете... Извините...
Подполковник нахмурил брови, зашагал по кабинету, не привык, видно, чтобы ему условия кто-нибудь ставил. Топает валеночками своими - туда-сюда, нервничает. Жена стонет. Я молчу, мне новый срок не нужен, вдруг что не то сделаю. Спаси, Господи...
ВОЛЯ. ПОДПОЛКОВНИК ЛЬВОВ
Ну вот... мне, без пяти минут полковнику, хозяину, начальнику Зоны, офицеру со стажем, орденоносцу, давать зэку расписку... Приехали.
Смотрю на Настю, а она и сказать ничего не может, глазами просит - пиши давай расписки, делай что хочешь, только боль сними.
Как тут... Сел писать, несколько строк набросал, протянул ему - пусть подавится. Вот тоже человек, наблатовался тут, законник стал. А как знахарил, чего ж о законе не думал? Не жена бы... засадил суку на месяц в ШИЗО, там запел бы он у меня молитвы...
Начал разминать он руки - смотрю, пальцы у него одеревеневшие, расстроился прямо. Ну а с другой стороны - откуда у него гибкость будет в них, в кочегарке мантулит, там не до гибкости...
Смотрит - где умывальник, раковину нашел, помыл руки, обстоятельно, как доктор. Я успокоился. Накинул халат, мною для него припасенный, шагнул к ней. А она уже полуразделась, лежит, постанывает, дорогая...
ВОЛЯ. ПОМОРНИК. ЛЕКАРЬ
Глянул я на спину, и белизна тела ее молодого полоснула меня, аж отвернулся. Бабы-то уже не видел полгода.
Головой тряхнул, скидывая наваждение, перекрестился. Глянул на Львова: спрашиваю - можно? Тот кивает - давай, давай, жену не мучь...
Ну, прости меня, Господи, поехали...
Тут он меня окликает.
- Оденьте-ка, - и протягивает мне хирургические перчатки, из прозрачной резины.
- Нет, нет, - отшатнулся я даже. - Я руками, в них вся сила, в кончиках пальцев. Не думайте, я уж не так загубил руки-то свои на лопате, они... живые у меня. Сейчас все вспомнят.
И пальцы мну, стараясь вернуть им былую чувствительность.
- Вот, - говорю, - сейчас приведу свой инструмент в порядок. Если же не прощупаю ими, тогда отказываюсь лечить, значит, руки у меня уже мертвые...
Смотрю, верит.
- Хорошо, - говорит, - ну, уж как-нибудь, да? - И взгляд умоляющий.
Я тут помолился Богу мысленно, призывая на помощь ангела моего хранителя, да и взялся за спину эту бедную, девичью почти. Неловко начал, а потом чувствую - пошло! Ожили руки!
В комнате этой натоплено, и меня даже в жар ударило, когда я нащупал это смещение. Напряжение сразу спало, улыбнулся даже, и подполковник улыбку мою увидел и тоже отошел, а то как струна весь был. А я окунулся в свой, только мне понятный мир толчков, прижиманий, растираний и бесконечной любви к человеку, которому хотел помочь. Шепчу молитвы. Они и есть главное. Если любви к больному нет, нет желания ему добро сделать, никакие массажи не помогут; они как средство для другого - главного. Но зачем это кому-то рассказывать, главное, что я это знаю... Да ученику своему передам, если выйду отсюда...
Будто на пианино я играл - пальцы взлетали и опускались, постукивали, выбивали то Лунную сонату, то фокстрот, то чечетку, а то плыли в вальсе долгом, тягучем...
Больная ойкнула, затем приглушенно крикнула, а я уже ни на что не обращал внимания, я знал, что все делаю правильно, ничто меня теперь не остановит, пока она не встанет...
ВОЛЯ. ЛЬВОВ
Смотрю, закусила моя губу до крови. Подошел поближе, что ж это?
А он смотрит на меня с улыбочкой, изменился, будто другой человек. И я вижу, что уже не зэк предо мной, а... врач, что ли, смелый, что держит жизнь Настеньки моей в руках. Растерялся я даже.
- Терпи, - говорит, - милая, - а сам улыбается. - Еще плясать будешь. На коне будешь скакать. Какие твои годы... Супруг вот рядом... Не даст тебе погибнуть.
Я-то не дам, если вот только такие костоправы не навредят... Кто ж он мракобес или спаситель? Ишь, заговорил как...
Вдруг она как подпрыгнет да крикнет - истошно, как от ножа. Ну, тут я бросился на него, оттолкнул. A он только улыбается.
- Вот и все, голубушка, - смеется, - легче?
- Ты что себе позволяешь, шкура? - на него рычу.
Опять будто не слышит.
- Ой, кажется, отпустило... - тут моя голос подала и привстала.
Улыбнулась, села, свесила ноги на пол, посмотрела на меня вопросительно: как так может быть, не обманываемся ли мы?
Я растерялся. А этот хмырь лыбится, будто знал наперед, что чудо такое сотворит.
- Даже не верится... - моя говорит и одевается тихонько.
Она ж, когда села, вся ему голая по пояс показалась, все титечки, на которые только мне можно смотреть, выказала. А хрен старый хоть бы что, глядит на нее, улыбается.
Я ей кофту-то толкаю, а она как завороженная, ничего не понимает.
- Не все сразу, еще два раза надо это повторить. Или хотя бы осмотреть, решительно так говорит этот наглец. Тут она наконец кофту-то накинула, прикрылась.
- Спасибо, - говорит, - дорогой вы мой. Будто на свет народилась, нет болей.
- Ну и слава богу, - отвечает.
Я растерялся, глупо смотрю то на нее - счастливую, то на этого, тоже счастливого, ничего понять не могу - неужели все, вылечилась?!
