- Сердце не разбирает чинов.
- Но жизнь твоя с епископом недолговечна. Он - огонь. И ты сгоришь. Сожжет он немало таких, как ты, и после тебя...
- После меня его не будет...
Лицо Елизаветы побледнело, глаза ее стали черными. Она крепко сжала руку Степаниды.
- Я знаю, что скоро умру. Каждая девушка на посаде, которая любит, проклята даже самою церковью и законами осуждена. Она должна быть рабою, а я не хочу... Я отца не пожалела, не пожалею и епископа... Степанида, ты моя подруга, ты знаешь мою жизнь, мы вместе с тобою горевали когда-то. Не говори никому обо мне. Разговоры наши держи в тайне. Я не боюсь епископа, как не боюсь и смерти. Я привыкла думать о ней... Отцовская кабала постоянно толкала меня в петлю. Если бы не Питирим, я убила бы отца и сама...
Степанида испуганно освободила свою руку из руки Елизаветы. Ее трясла лихорадка. Ей стало страшно.
- Что ты! Бог с тобой! Надо жить! Умирать боюсь, - лепетала Степанида. - Я люблю жить и не отказываюсь грешить.
- У нас нет жизни. Жизнь у них... Ну иди, а то кто-нибудь подслушает...
Они обнялись, и Степанида опрометью выбежала из покоев епископа, трясясь от непонятного ужаса. В келье епископа ей показалось холодно, как в погребе.
В темноте коридора мелькнула чья-то тень. Из смежного с покоями Питирима Духова монастыря доносилось стройное пение монахов.
VI
Через кремлевскую площадь по вытоптанной конями дороге, переваливаясь, бредут жирные монастырские гуси. Нагулялись на Сарке пруду, навели страх на лягушек - и айда домой.
Люди разного звания шумят около таможенной избы, наискось от Дмитровской башни, жуют табачище. Дух от жареных пирогов и студня густой валит из избы. Давно уж примостился здесь харчевник, откупивший себе уголок за сорок алтын в год. Оно так-то и удобнее. В таможенную избу разные люди идут с Волги выкупать пропуска на товары, провозимые в стружках. И порядок соблюдает человек, и знатно отобедает. Все в одном месте. От стрелецких приказов только и осталась таможенная изба на площади.
Демид, обтирая рукавом усы, побрел из харчевни через площадь к кремлевской стене, где на мусорном пустыре между башен прилепилась кузница Фильки Рыхлого.
- Еда в душу не идет, - покачал головою Демид, подходя к товарищу. Как же теперя нам быть? Все у нас Питиримка спутал. Денег у Овчинникова теперя уже не получишь... Софрон в тюрьме. Что делать?! Скажи хоть ты!
Кузнец Филька - посадский человек - мужик хитрый, бывалый, все дела нижегородские у него, как на ладони. И у многих людей он всю подноготную знает. Сам он также известен всем. Привыкли к нему, как и к восьмигранной под каменным шатром колокольне Спасо-Преображенского собора. Все изо дня в день видят эту каменную громаду с многопудовыми колоколами. Так и Фильку с его знаменитой наковальней. Другой такой кузницы не сыщешь. Филька 'парень-рубаха', так о нем говорят, а это неверно. Есть у него глубоко упрятанные тайны: 'двумя перстами молится и книги старого письма, дониконовской прелести читает'. Вот Демид и распоясался, распустил язык без опасения, к тому же плюет со злом и кулаки сжимает. Случись такое с другим, - Филька обязательно бы донес куда следует. А раскольник?.. Другая часть! Человек одной веры и мужик, - а это все. Когда-то в Городце вместе скрывались от никонианцев. Разве это забудешь?
Влево от Дмитровских ворот до самого откоса, где на днях земля дала трещину, архиерейские прихлебатели шляются, грибы копают, косятся на прохожих. Сохрани бог, услышат! Вот почему Филька и мотнул бороденкой в сторону приживальщиков.
- Что ни говори, а на хвост оглядывайся.
Из кремля по широкой, зеленой Печерской дороге неторопливо двинулась подвода с архиерейской мукой. Выпекать хлеб возили на монастырскую, в Печерах, пекарню. Знатные пекаря - печерские иноки! На возу сидел монах, помахивая кнутом и погрызывая кедровые орешки. Золотушные глаза его сощурились при взгляде на Демида и Фильку. Как и другие: на вид Христос внутри шерстью оброс. Всю власть над Нижним хотят заграбастать долгогривые, а срывается. Из Питербурха приказы идут кислые о монашестве. Однако проходи мимо монастыря, да оглядывайся, а лучше и совсем избегай, хотя, конечно, и тут запятая: 'государевым-де приказом повелено учет вести: кто, куда и сколько к службам ходит. О нерадивых немедля доносить в Духовный приказ', якобы для духовного 'просвещения'. Конечно, и гуся на свадьбу тащат, только во щи. Дело налаженное. Сколько ни скрывай, а известно.
Филька-кузнец шепнул на ухо Демиду, что очень штука подозрительная получается. Видимо, кто-то доложил Питириму о собранье в лесу, где Филька о Софроне мужикам рассказывал и деньги кидал наземь для ватаги. И почему-то именно на другой же день Софрона в кандалы обрядили и бросили в темницу, и Овчинникова тоже.
- А теперь жди и меня самого туда же... Вон кое-кого из мужиков-то уже привезли в Нижний. Тоже ковать будут. Кто-то нас предал.
- Ладно. Отольются медведю коровьи слезы, - проговорил Демид, внимательно слушавший Фильку. - Этим не спасешься.
Тот подмигнул глазом:
- В Стародубье царевич-то... войско собирает. Надежда есть. Не пропала.
Они оглянулись, испугавшись своих мыслей и филькиных слов. Почесали затылки, вздохнули.
Пуще всех жаль диакона Александра. Волю старцев исполнил человек. Народом послан, а его в цепи...
- Епископ только тюрьмой и силен. Пусть бы лучше ответил он на керженские вопросы... Он не может. Оттого и зол.
- Где ему! Не ответит... Чем хочешь, поклянусь - не ответит. Вельми премудрый человек составлял их!
Слез много кругом, что и говорить. Даже шумные качели с музыкой в полях за Черным прудом стали, и песни всякие на посаде умолкли, только и слышишь, что унылые песни бурлаков, приносимые ветром с Волги.
Что делать? Никак не придумают Филька с Демидом. Сидят, скребут лбы и охают. А делать что-то надо. И надо, и страшно! Вздыхают, охают...
'Вон в Лыскове шесть лет назад мужики взбунтовались, а потом выпороли их всех кнутом, в железа заковали, ноздри повырывали и на галеры...'
Филька, огляделся кругом, прошептав:
- Того парня, однако, надо перво-наперво освободить. И диакона Александра. И еще двоих.
В углу крыса прыгнула, зашумела, окаянная, - Филька побелел весь. Приужаснулся зело. Оба смолкли. Мимо кузницы из кремля под гору, запряженная четверней, прокатила повозка - все дальше и дальше, до самого дома именитого солепромышленника Строганова.
Дом на склоне горы. Перед ним бесподобный темно-красный собор 'пресвятой богородицы'. На этот храм ходят любоваться даже раскольники. Григорий Дмитриевич Строганов большие денежки вложил в сие расписное чудо, а строителя-чародея чуть было не ослепил, дабы не строил впредь никому подобных церквей. Да ничего у него, оказывается, не вышло. Тот строитель смекнул опасность и поскорее влез на колокольню под самый крест, да на виду у всего народа и был таков. Обратившись в черную птицу, улетел от злодея в облака. Не всегда, значит, вельможная власть имеет силу над народом. Поймай теперь птицу! Она, небось, поди, смеется над тираном... Так ему и надо.
Филька озорно захихикал, рассказав об этом. А Демид по-деревенски разинул рот. Всему удивляется, чудак! Впрочем, и он засмеялся. О таких случаях, когда бояре остаются в дураках, не отрадно ли слышать сердцу простолюдина?
День жаркий, а делать нечего. Под навесом не так жжет. Филька растянулся брюхом на сломанной телеге, Демид, присев на бревнышко, настроился слушать дальше.
- Дикое любопытство возымел и я к колокольне и, подпияхом отчасти, залез и сам под ейную маковку, и там я увидел расчудесную вертушку указывает она путь ветров в разные стороны. А под вертушкой вделаны часы с музыкой, и кажут они всякое время года. Сидел я, сидел, ждал, ждал, когда стану птицей, так и не дождался... А когда слез наземь, словили меня, и вот...
