— Думаю, вам следует поспрашивать, — сказал он. — Почему бы и нет. Но сомневаюсь, что это будет удачная попытка. В баре было темно, я принес напитки, мы сели за стулья с высокими спинками.
— Там было очень темно, доктор Хантер? Хантер улыбнулся.
— Там было достаточно светло, чтобы я мог разглядеть пломбу на одном из ее коренных зубов.
Моретти казалось, что он бьется головой о каменную стену. Элизабет Карлтон не вызывали в качестве свидетеля, поэтому Моретти не мог проверить сведения, представленные Хантером. Присяжные поверили Хантеру. Он читал в их лицах, как в открытой книге. Род Сэмюэлс нашел под столиком руку Элизабет и пожал ее. Она была холодна, как лед, и влажна.
Он не предупредил ее о Хантере.
Моретти сделал новую попытку:
— Вы уверены, доктор Хантер, что это была обвиняемая Элизабет Ксавье Карлтон? Вы уверены, что провели тот вечер именно с ней?
— Уверен.
— Почему? Ведь вы сами говорите, что в баре было темно? В конце концов у многих людей есть пломбы на коренных зубах.
Хантер не обнаружил ни малейших признаков замешательства, ни малейших. Его тонкое лицо оставалось бесстрастным, а когда он заговорил, то речь его звучала уверенно:
— Она красивая, привлекательная женщина, и в тусклом или в ярком свете этого нельзя не заметить.
Я был один. Мы разговорились, и я быстро понял, кто она. Вот и все.
— И почему, по-вашему, столь красивая, интересная замужняя женщина могла оказаться одна в этом баре, доктор Хантер?
— Хоть убейте — не знаю.
Ах ты чертов сукин сын из Лиги Плюща [2]! Моретти чувствовал, что под мышками у него стало влажно. Он проигрывал и ничего не мог поделать. И все же нельзя отступать.
— А вы ее не спросили?
— Нет. Мы говорили о ее музыкальной карьере. Я бывал в Карнеги-Холл [3] и слышал игру миссис Карлтон, не пропустил ни одного концерта. Она очень хорошая пианистка, и так уж случилось, что я люблю Баха.
— А вам известно, что ее мужу было шестьдесят четыре года?
— Нет. Мы говорили только о музыке. Элизабет закрыла глаза. Лимузин скользил по Сорок второй улице, лавируя в скоплении транспорта и двигаясь к пригороду. Она гадала, когда же Дрейк повернет на Ист-Сайд. Мысленным взором она видела Кристиана Хантера. Она никогда его не забудет. Высокий, стройный, с ярко-синими глазами, с лицом чувственным и интеллигентным, может быть, несколько слишком длинным и чуть свыше меры худощавым. Внешность профессора, интеллектуала английского типа, из тех, кто носит одежду из твида. Он выглядел эстетом, человеком, редко пачкающим руки делами нашего мира. Но это была только видимость, он замечал многое, может быть, даже слишком многое, и он прекрасно управлялся с Моретти.
До сегодняшнего дня она не видела его в суде. Кто он и чего хочет?
Она снова почувствовала на своей руке руку Рода. Дрейк срезал путь, проехав через парк, и пересек Пятую улицу на перекрестке с Восемьдесят четвертой. Она открыла глаза и бросила взгляд на Метрополитен-музей. Как и всегда, там толпы народа.
Когда они двигались на восток, к Мэдисону, скопление транспорта уже не было таким обильным, потом Дрейк повернул на Восемьдесят пятую. Этот район был спокойным, старым, весь в деревьях. Дрейк, мягко ведя машину, въехал на подъездную дорожку. Она подняла глаза в то время, как Дрейк помогал ей выйти из машины. Элизабет любила этот дом — все четыре его этажа. Наверху, под самой крышей, мансарда, и выглядело это настолько по-французски, что, вспоминая годы, проведенные в Париже, она не могла удержаться от улыбки. А на втором и четвертом этажах были балкончики, обнесенные узкими чугунными перилами. Снаружи дом казался даже суровым, если не считать романтической крыши с мансардой и балконов. Он прекрасно вписывался в свое окружение. И никто бы никогда не догадался, что в нем живут богатейшие люди в мире.
Она молча вошла вместе с Родом в вестибюль. Гэлэхер, привратник, посмотрел на нее и широко улыбнулся им обоим.
— Привет, Лайэм, — коротко кивнул ему Род Сэмюэлс.
— Я слышал по радио об этом свидетеле, миссис Карлтон, — весело заговорил Лайэм. — Я так рад, мэм.
— Благодарю вас, Лайэм.
Неужели только он один верил в ее невиновность?
Род проводил ее до старинного, богато украшенного лифта. Тимоти сохранил его, когда снес старый дом на Уолл-стрит, и поставил здесь. Когда они поднимались, лифт скрипел и стонал, как ему и полагалось и как хотел Тимоти. Сколько раз она видела, как он усмехался и потирал руки, когда лифт шатался и кренился между этажами.
'Когда я это слышу, Элизабет, мне кажется, что я снова десятилетний мальчик”.
— Благодарю, Род.
Он вздрогнул. Это были первые слова, сказанные ею после того, как они вышли из здания суда.
— Уже почти все кончено, Элизабет. Вы будете оправданы. Возможно, Моретти подучит отсрочку на неделю, но ему не поможет и месяц. Он не сумеет справиться с Кристианом Хантером. В этот же час на следующей неделе мы будем праздновать победу.
Элизабет сгибала и разгибала пальцы — она делала это неосознанно. Особенно, если оказывалась вдали от фортепьяно. Своего рода постоянный тренинг.
— А мы выиграем? — спросила она. Лифт замедлил движение, потом остановился. Род потянул узорную металлическую дверцу, отступил и подождал, пока она выйдет в коридор.
— Я устал, — сказал он, потирая затылок. — Как только провал Моретти станет очевидным, я просплю целую неделю.
'Как все странно”, — подумала Элизабет.
— Пожалуйста, Род, зайдите выпить. Вам ведь нравится, как Коги готовит мартини.
— Спасибо, мне это и в самом деле не помешает. На следующей неделе, Элизабет, мы будем пить шампанское.
Она не ответила. Японец, ростом на голову ниже Элизабет, ворвался в гостиную, улыбаясь во весь рот. На нем был белый пиджак и белые спортивные штаны. Усы — предмет гордости — были расчесаны и блестели.
— Добро пожаловать, миссис Элизабет, мистер Сэмюэлс. Я рад.
— Благодарю, Коги. Мистер Сэмюэлс с удовольствием выпьет ваш знаменитый мартини.
— Конечно, миссис Элизабет.
Он ловко взял ее пальто, перчатки и сумочку, потом помог раздеться Роду. Коги служил у Тимоти пятнадцать лет и теперь остался с ней. Остался с предполагаемой убийцей его господина. Он ни разу ни слова не сказал Элизабет, она же была слишком труслива, чтобы прямо спросить его, что он думает.
— Пожалуйста, садитесь, — сказал Коги. Род опустился на бледно-золотистую софу. Элизабет расхаживала по гостиной, а Сэмюэлс думал, что в этой комнате собраны произведения искусства, сделавшие бы честь музею. Фарфор, бронза, мрамор, несколько работ Родена. Пол покрывал необыкновенный персидский ковер в двадцать пять футов длиной бледно-персикового и голубого цветов. Все было очень дорогим и вместе с тем изысканным. Мало сказать, что Элизабет не любила всю эту роскошь, она ее просто игнорировала. Ее взгляд остановился на рояле “Стейнвей” в дальнем углу комнаты. Три года назад Тимоти купил его в качестве свадебного порядка. На стене рядом с роялем висело три картины Пикассо розового периода. Две из них представляли обнаженную натуру и выглядели очень эффектно на розовом и терракотовом фоне.
Элизабет подошла к роялю, забыв о присутствии Рода, забыв о кошмаре, начавшемся семь месяцев назад.
