сам не смог бы ответить на этот вопрос.
Когда протискивался через толпу, провожающую в последний путь Пита, кто-то схватил его за руку.
– Стой, отщепенец! – рассмеялся не к месту Балуев, а потом, понизив голос, поинтересовался:
– Девочку провожал?
Федор кивнул и презрительно спросил:
– А вы приехали поклониться своему товарищу? Было ясно, что пути их разошлись, но Геннадий не ожидал такого презрительного тона, не ожидал, что Криворотого сосватают ему в товарищи.
– Да тут кого только нет! – растерялся Балуев и сам не заметил, как начал оправдываться:
– Тут даже Прликарп речь произнес… А ты зря к нам не заходишь, – переменил он вдруг тему, – могли бы тебе подыскать хорошую работу, ведь будешь мытариться. Знаю, что будешь.
– Как-нибудь сам! – бросил на прощание Федор и пошел своей дорогой, расталкивая локтями верноподданных мафии.
Сколько дней он провел в забытьи, в пьяном угаре, он точно не мог сосчитать. Но, когда пришло отрезвление, сел в машину и поехал посмотреть на бывший загородный дом председателя Овчинникова, где Настя провела счастливые детские годы и пережила самые страшные минуты.
За ворота его, конечно, не пустили, и пришлось довольствоваться созерцанием бетонного забора с колючей проволокой да буйно разросшихся тополей, полностью закрывших фасад здания.
На обратном пути решил посмотреть на восстановленный монастырь, откуда, по местному преданию, выходили монахи в белых капюшонах. Его красотами он любовался издали, близко не стал подъезжать. И тут его снова одолела тоска, вернее, она и не проходила, а при взгляде на монастырь только усилилась. Ведь возрождение его белокаменных стен было напрямую связано с трагедией в доме Овчинникова. Вот он стоит, красавец храм, с куполами-маковками, а Насти больше нет.
Тогда-то и подступил комок к горлу. Тогда-то и пришла в голову новая идея мщения. Федор всегда знал, что на убийство он не способен. А на подрыв?
Идея показалась заманчивой, и он был целиком ею захвачен, пока не купил взрывчатку на те самые деньги, на которые собирался построить семейное счастье…
Из монастыря выбегали охваченные огнем люди, катались по земле, дико орали. Это были «полумертвецы» и «отроки», пришедшие в обитель за спасением.
Кто – от армии, кто – от мирской суеты. От войны и от мира.
Федор ничего не слышал, он оглох. В голове проносились знакомые картины. Она бросается наперерез машине. Он везет ее по проспекту Мира. Она заглядывается на верхние этажи домов. Непокорная челка все время прикрывает зеленый, кошачий глаз. Поет Марлен Дитрих. Поет совсем о другой девушке, сентиментальной и нежной, не похожей на ту, что сидит рядом. Теперь всегда сидит рядом. Хрипловатый голос певицы пронизывает мозг. Федор плачет и шепчет в такт музыке слово в слово: «It's you, Lili Marlene». – «Это ты, Лили Марлен».
Ведь, кроме этой музыки, он ничего больше не слышит и, кроме этих слов, ничего не помнит.
Хромой сторож бурно реагирует на происходящее, но подняться не смеет – дьявол накажет! Даже человеческие вопли он может только созерцать. Но вопли его не интересуют. Он видит то, что другим не дано увидеть. Он видит, как из монастыря выходят монахи в белых капюшонах, и шагают прямиком в небо, и беспечно разгуливают там!
Когда дым рассеялся. Поликарп достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. На бывшей детской площадке перед резиденцией Пита работал бульдозер. Он сровнял с землей и ракету, и ржавую горку, не пощадил и фонтана.
Клубы пыли, похожие на дым от пожара, застилали все вокруг, мешали дышать.
– Сразу чувствуется хозяйская рука! – подмигнул он своим квадратноскулым телохранителям, что высыпали из черных «шевроле».
Те, как всегда, промолчали, только выдвинули вперед челюсти и неохотно растянули губы. Это означало, что они умеют улыбаться.
– Детям надо вернуть детство, – заметил добрый дядя Анастас Гавриилович и уже на крыльце дома с колоннами сообщил своим двухметровым молчунам, будто перед ним были репортеры ведущих газет:
– Об этом я намерен говорить с новым боссом.
Не об этом он собирался говорить, его волновали совсем другие вопросы накануне предвыборной кампании. И он, Анастас Карпиди, великий интриган и блефарит, не знал, как подступиться к новому боссу. Все он перевидал на этом веку, но чтобы девять мужиков, из которых треть боевиков, сделали на кругу такой выбор?..
Светлану Васильевну избрали боссом без единого голоса против. Даже тот боевик, некогда пристыженный Питом, воздавал ей на совещании почести. После страшного, коварного убийства Криворотого никто не захотел идти с Поликарпом на мировую. Путь войны тоже на этот раз не нашел сторонников.
– Если в дело пошли гранаты, нас надолго не хватит! – высказался один из боевиков.
Все взоры устремились к Мишкольцу и Шалуну. Светлана передала им слово в слово разговор, состоявшийся на квартире у Мишкольца.
– Шалун не пойдет на сговор с людьми, участвовавшими в войне девяносто второго года, – твердо заявила она.
И тогда тот самый боевик, автор фразы «не бабские это дела», предложил:
– Надо избрать боссом Светлану Васильевну. В воздухе повисло тяжелое молчание.
– Это выход, – поддержал кто-то.
И все проголосовали.
На этом же совещании она выбрала себе помощника, удивив многих. Им стал банкир, который в прошлый раз высказывался в пользу своего коллеги Олега Карпиди.
В это теплое августовское утро она во всеоружии приготовилась к встрече с гробовщиком и, пока Карпиди поднимался по лестнице, спокойно кормила рыбок в аквариуме, доставшемся ей в наследство от босса Пита, а по кабинету с важным видом расхаживала английская бульдожка, доставшаяся в наследство от босса Стара. Наследница двух боссов, а по иронии судьбы еще и дочь босса, выглядела сегодня на редкость привлекательной. И Поликарп, войдя в кабинет, первым делом расщедрился на комплимент:
– Вам бы в кино сниматься, а не организацией управлять.
– Очень мило! – усмехнулась она. – Вы полагаете, что управлять организацией способны только насильники и убийцы?
Она села за стол, и он увидел над ее головой фотографию молоденькой девушки в позолоченной рамке.
– Кто это? – поинтересовался Карпиди, и от Светланы не ускользнуло крайнее удивление гробовщика. Девушку он узнал.
– Я слышала, что некоторые боссы завели моду вешать у себя в кабинете портреты родственников. Я решила не отставать. Это моя мама в бытность еще студенткой педвуза.
Он внимательно вгляделся в Светлану, потом опять посмотрел на портрет и масляно улыбнулся.
– Вы не очень-то похожи на свою маму.
– Ас моим отцом у меня вообще нет ничего общего! – дерзко бросила она.
И было в этих словах столько ненависти, что Поликарп даже смутился и отступил на два шага назад.
– Вы пришли сюда по делу или расточать свои неуклюжие комплименты?
– По делу. – Взяв себя в руки, он приземлился в одно из кресел и сцепил в кольцо жирные пальцы.
– Я слушаю. – Светлана всем своим видом показывала, что ей тягостно его присутствие.
– Я хотел обсудить одно общее дело…
– У нас разве могут быть общие дела?
– Речь идет о выборах мэра, – не стал он использовать обходные маневры.
– Я не собираюсь выдвигать свою кандидатуру, – заявила она, хотя он даже не прикидывал подобного варианта. – А что касается нынешнего мэра, то он уже сделал мне предложение. Он готов предоставить любое кресло в правительстве города. Я еще не дала ответа.
Поликарп был обескуражен тем, что мэр, его ставленник, действует у него за спиной, ведет какую-то
