переломанных ног, о наращивании тканей.
С подобными ситуациями Максимов впервые столкнулся еще на заре своей практики, в пору, когда получил назначение для дальнейшего прохождения службы в десантное подразделение. Там он сам совершает 32 прыжка с парашютом. Привлекла голубизна неба? Красота полета? Привлекла, да. Он с завистью следил, как в силеве парят белые купола, и каждый раз с горечью и досадой узнавал о травмах, что получали по неопытности солдаты-юнцы в момент приземления. Там, в десантных войсках, как на поле боя, сама обстановка вынуждала принимать решения моментально. Он не был скован опекой именитых профессоров, за которыми в клиниках покорно ходят гуськом начинающие врачи. Он самостоятельно докапывался до сути, учился поступать по-своему, пе стандартно, а это обязывало полной мерой нести ответственность перед своей совестью. Так постепенно вырабатывался свой почерк армейского врача- травматолога. И его заметили, о пем заговорили. Тогда он и вошел в этот свой кабинет.
Василий Петрович положил историю болезни Кривоноса на стол и вместе с лечащим врачом отправился в палату.
- Металлоостеосинтез, - сказал он лечащему врачу.
- А что это такое? - спросил больной.
- Вгоним в ваши голени спицы и отправим на танцплощадку.
Он шутил, а сам понимал, что решение соединить раздробленные кости с помощью металлических конструкций. может, еще и преждевременно. Но общая картина состояния здоровья требовала активного расширения средств воздействия. Так художник создает скульптуру. И созидая, он отсекает от материала все лишнее.
Но если художественные ценности порой проверяются временем, то врачебное искусство всегда сиюминутно.
И скульптура на живом здесь прежде всего восстановление материала природы: в ней ничего нет пенужного.
Кривонос был слова прооперирован...
А вот Ясникопу стало совсем худо. Потеря плазмы во время ожога была колоссальная. Но пластическую операцию откладывать было уже нзкуда.
'Завтра, завтра, завтра', - не выходит из головы.
Василий Петрович спустился по лестнице, на ходу застегивая пуговицы шипели. Он шел по аллее госпитального парка не спеша, заложив за спину руки. Кому-то ответил на приветствие, кого-то, легко одетого в пижаму, отправил в корпус. Ео!цел в дом. Он живот рядом, через дорогу.
- Пойдем, - сказал жене с порога.
Василий Петрович остался вдовым, когда дочери едва исполнилось десять лет. на территории госпитального городка он появлялся мрачным, без кровинки в лице.
Таким он пришел однажды в лабораторию, где работала Людмила Ивановна чуткий, добрый, отзывчивый человек. К чужой биде она относилась, как к собственной.
Тогда он впервые сказал ей: 'Пойдем', и она покорно, ни о чем не спрашивая, пошла. Она поняла, ощутила женским чутьем, что очень нужна ему и его маленькой дочери. Одно сознание необходимости участия в его судьбе делало ее счастливой. Она стала заботливой матерью.
Марина выросла, вышла замуж и уехала в Москву,' где работал ее муж.
- Пойдем, - повторил Василий Петрович.
По тревожному тону, по бледному от усталости лицу она поняла, что нужно идти. Они спустились вниз, к Дворцу спорта, мимо кинопанорамы вышли на Красноармейскую, шагнули в подъезд.
В этот дом он приходит выпить стакан чаю, поговорить. Но сегодня он шел, чтобы отвлечься от того, что ему предстояло пережить завтра.
Дверь открыла Светлана Николаевна, маленькая, довольно полная женщина, но очень подвижная, с веселыми живыми глазами. Он нежно поцеловал ей руку.
- Наконец-то! - радостно воскликнула она. - Где можно столько пропадать?
Вслед за супругой в коридоре появился и хозяин дома, Михаил Степанович Костич.
- В самом деле, где можно столько пропадать?
Друзья крепко пожали друг другу руки, женщины звонко расцеловались.
За окнами сгустились ранние сумерки, предвестники зимней поры. Студеный порывистый ветер гнал тяжелые, свинцовые тучи. Вот-вот закружатся первые снежинки.
Михаил Степанович взял со стола пепельницу и сел на тахту рядом с Василием Петровичем. Он видел, что друг очень озабочен, много курит ч молчит. Сердцем замполит понимал, что врач своими мыслями и сейчас гдето в госпитале.
- Понимаешь, я чего-то не знаю, - сказал он наконец.
- Не бояться сказать, что ты чего-то не знаешь, - это высшее проявление порядочности.
Василий Петрович усмехнулся:
- Сказать-то сказал, но от этого ни мне, ни Ясникову не легче. - С минуту врач помолчал и вновь заговорил: - Вот ты пишешь доклад. Ты можешь написать неудачную страницу и тут же ее зачеркнуть. А я? Я не могу, не имею права зачеркивать жизнь.
Последние слова врач произнес медленно, растягивая по слогам, и они звучали как укоризна самому себе. Василий Петрович прикрыл ладонью глаза и заговорил тихим голосом:
- Не так я прожил свою жизнь, Миша. Не так.
В детстве, помню, я увлекался физикой. У меня что-то получалось. И вдруг медицина. Почему именно она?
Вручили повестку в военкомате, сказали, надо ехать в академию. Я и поехал. И, как видно теперь, не в ту сторону. Вот откуда ошибки.
Замполит усмехнулся своими бархатными глазами, помял новую сигарету, не прикурив, положил ее в пепельницу:
- А я в детстве мечтал быть врачом. Да вот не получилось, как видишь. И жалею, жалею, что не получилось. Так что давай меняться ролями, а? Михаил Степанович прикурил сигарету. - По-моему, доктор, тебе срочно нужно отправиться в отпуск. Ты просто устал.
На пороге комнаты стояла хозяйка дома. В тон своему мужу она обратилась к Максимову:
- Кстати, доктор, вы готовы мне аккомпанировать?
- После ужина, естественно, - отозвался Максимов.
Светлана Николаевна и Людмила Ивановна накрыли на стол. Тушенная с яблоками утка, салат оливье, аджика, привезенная Костиным с Кавказа, где они отдыхали прошедшим летом.
Переходя из компаты в комнату, Василий Петрович остановился в коридоре возле телефона, позвонил в госпиталь.
- Все в порядке, - услышал он голос дежурной сестры, - Ясников чувствует себя нормально. Отдыхайте, Василий Петрович.
Он с аппетитом ел утку с яблоками, салат, пил вкусный горячий чай. Потом встал, подошел к фортепьяно.
Играл тихо, изредка прерываясь и оглядывая свои руки.
'Все ли нормально у Ясникова, все ли нормально?' - врывалось в его мысли, которых никак не вытесняли ни звуки пианино, ни голос Светланы Николаевны, звучавший сегодня особенно приподнято и вдохновенно. Она пела старинный русский романс 'Гори, гори, моя звезда'. Мелодия навевала грусть, она была созвучна его настроению. Он и здесь, в гостях, продолжал искать лихорадочно и горячо, лишь внешне оставаясь спокойным.
- Людочка, - сказал он, как только Светлана Николаевна спела романс, аплодируй подруге, она природная певица.
Это был хороший и нужный вечер. Прощаясь с хозяевами, Василий Петрович попросил:
- Миша, приходи завтра в отделение к десяти.
- А ты пустишь меня в операционную?
- Конечно, нет. Но ты приходи, посидишь там у меня в 'предбаннике'.
- Посижу, - пообещал полковник Костин.
И снова они шли с женой извилистой улицей мимо кинотеатра. Людмила Ивановна ласково взяла мужа
