— Он говорит, что стиенги знают о том, что я здесь, и поэтому нападают и возвращаются. Впрочем, мы, конечно, менее опасные враги, чем колонна…
Стрельба смолкла; гонец ушёл в сопровождении Кса.
— Деревню окружить нельзя… У нас есть ружья…
Донеслось двойное эхо двух выстрелов, и снова воцарилась тишина.
— Ещё он говорит, что инженеры железной дороги заодно с колонной…
Клод начинал понимать.
— Но они там работают вовсю! За день они взорвали по меньшей мере десять мин…
— Каждый из этих взрывов ложится на меня тяжёлым бременем… Они, безусловно, продвигаются… Если они придут сюда…
— Изменить трассу сейчас?
Перкен не шелохнулся; без единого жеста он глядел прямо перед собой во тьму.
— Пройдя по моей территории, они здорово сэкономили бы… Думаю, они полны решимости — ещё бы, мои бегут, как бессловесная скотина. Но им не пройти, даже вместе с колонной.
Клод ничего не ответил.
— …Даже вместе с колонной… — повторил Перкен.
И снова умолк.
— Три пулемёта, всего лишь три пулемёта, и они ни за что бы не прошли…
Стрельба опять возобновилась, но слабая, потом вновь стихла.
— Сейчас успокоятся — день занимается…
— Саван должен прийти на рассвете?
— Я надеюсь… Банда идиотов! Если они пропустят колонну…
Саван поднимался по лестнице. Сколько рассветов ещё осталось до катастрофы? Перкен глядел на его седые волосы ёжиком, его беспокойные глаза, его нос лаосского Будды, показавшиеся в дверном проёме; с той поры, как Перкен почувствовал, что в нём поселилась смерть, живые существа теряли свою форму. Этот вождь, которого он между тем довольно хорошо знал, обладал в его глазах меньшей индивидуальностью, чем старый вождь деревни стиенгов. Однако руки эти уже готовились к дискуссии… Ему бы только поговорить, ни на что другое он не способен. Одна за другой появлялись головы: за ним следовали мужчины. Наконец все они вошли. Саван остановился в нерешительности, он не любил в присутствии белых садиться на корточки, а просто садиться и вовсе терпеть не мог. Поэтому он остался стоять, внимательно разглядывая свои ноги и не говоря ни слова. Каждый выжидал. Это азиатское молчание приводило Клода в бешенство; Перкен с этим свыкся, но после ранения ко всему стал относиться гораздо болезненнее; ожидание с особой силой заставляло его почувствовать свою неподвижность. Он первый решился заговорить:
— Если колонна придёт сюда, сами знаете, чего следует ждать.
Теперь уже можно было различить убегающую к горизонту череду склонов; в нескольких сотнях метров виднелись в рассеивающейся мгле черепа, развешанные на одиноко стоящих деревьях. Утренний ветерок наклонял верхушки, и широкие волны, катившиеся по листве от холма к холму, казалось, хотели помочь ему, вздымаемые незримым бегом племён. Взорвалась мина. Они не видели железнодорожной трассы, которая шла по другую сторону от хижины; но сразу же вслед за грохотом, прокатившимся по долине, до них донёсся шум падающих градом камней и обломков скал.
— Послезавтра колонна будет здесь. Повторяю, если деревня окажет ей сопротивление с помощью огнестрельного оружия, которое у вас имеется, то она уйдёт на север. Если же нет, то железная дорога пройдёт здесь. Хотите оказаться под пятой сиамских чиновников?
Жестом Саван ответил отрицательно, но всем своим видом выражал недоверие.
— Гораздо легче сражаться с колонной, не получившей приказа атаковать вас, чем отбиваться от регулярных войск, которые явятся по железной дороге… Но к тому времени, — сказал он Клоду по- французски, — меня, возможно, уже не будет…
Вещь поразительная: он снова верил в свою жизнь.
Один за другим входили туземцы и рассаживались в хижине на корточках. Между собой они не говорили по-сиамски, а местного диалекта Перкен не понимал, но их враждебный настрой был очевиден. Саван показал на них пальцем.
— Они прежде всего боятся стиенгов.
— Против ружей стиенги ничего не могут!
Палец вождя, так и оставшийся в воздухе, указывал теперь на лес. Перкен взял бинокль и навёл его на деревья; на верхушках самых высоких из них один за другим появлялись шесты с грубо сработанными украшениями на концах: стиенги уже не бежали. За недостатком идолов и талисманов над лесом взметнулось множество черепов и убитых на охоте животных, олицетворяя на фоне утреннего неба угрозу надвигающейся дикости, словно несметное полчище костей, порождённое черепом гаура, тоже спасаясь бегством, спустилось сюда к реке, в туче насекомых. Грудные клетки, черепа — всё, вплоть до змеиных кож, раскачивалось на ветру, сияя меловой белизной, словно внезапное подтверждение голода, мучительные всплески которого всегда сопутствовали переселению дикарей. А справа, неподалёку от реки, стоял, как наваждение, один из идолов, изображающих плакальщиц по мёртвым; он был исполнен недоступной цивилизованным людям скорби, с человеческим черепом наверху, украшенным маленькими перьями. Перкен опустил бинокль, в. хижину входили новые туземцы. У двоих были ружья, которые смутно поблескивали; ему вспомнилась хижина, где висел пиджак Грабо.
— Поймите же, решается ваша жизнь: если вы отправите кого-нибудь на переговоры и дадите залп по колонне, они не будут упорствовать; мне известны полученные ими инструкции. И тогда колонна сможет
