– Понимаю, – усмехнулся Иван. – Тайный ход через сортир? Знаем, проходили. Говори, иначе всю хату по кирпичам разнесу! А твой барыш уже кафтаном накрылся, так что рассказывай, может, и зачтется при случае.
Наумка тоскливо посмотрел на него.
– Вы таки ставите меня в условия? Но я скажу. Чего не сказать, если словечко замолвите?
– Не торгуйся! – Иван поднес ему под нос кулак. – Говори, пока я добрый!
– Печка голландка, – произнес упавшим голосом Наум. – Та, что рядом с кухней. Заслонку выдвигаешь, она открывается. За ней ход вниз и дальше, в соседние дворы...
– Теперь понятно, куда твоя шпана скрывалась, – сказал устало Иван. – Хитер ты на выдумки, Наумка! Но всегда найдется кто-нибудь хитрее! – И кивнул Алексею. – Ладно, вези его к Тартищеву, а я здесь пока останусь, надо все осмотреть как следует. – И шепотом добавил: – Ерунда какая-то получается. Ты веришь, что наши евреи на такие мерзости сподобились?
– Я думаю, кому-то очень хочется затеять в городе беспорядки, – ответил Алексей. – И этот кто-то хорошо знает, что такое еврейские погромы.
– Ты серьезно? – поразился Иван. – Тогда дело попадет в руки Ольховского и Лямпе. А они его непременно развалят. И сделает нам этот Барин ручкой...
– Мне кажется, что все гуси из одного стада: любовник гадалки, работник на мельнице, Барин... Это – банда, и она скрывается в районе Бритого Лба. Пока есть тому три, но очень важных свидетельства: освобождение Капки и ее братца, ограбление фельдшера людьми в синих армяках и то, что Барин со своими парнями тоже скрылся в известном нам направлении – в районе урочища Черных Истуканов.
– Хорошо, поезжай, – подтолкнул его в плечо Иван, – у меня есть кое-какие соображения, поделюсь, когда покончу здесь с делами. – Он оглянулся на вход в пещеру, возле которого суетились другие агенты. – Кажется, ты прав. И этот Барин не зря на нашей заднице выскочил![13] Кто-то хочет устроить в городе грандиозный шухер!
Глава 7
Алексей возвращался из больницы, где наконец-то воссоединилось семейство Гейслеров. Сам судья, который совсем недавно на чем свет стоит осыпал бранью сыщиков, теперь не находил слов благодарности им. И клялся, что направит на имя губернатора прошение, чтобы всех отличившихся в поисках его сына обязательно наградили. Он и в руки Алексея пытался всучить конверт с деньгами. Когда же тот отказался, достал из кармана золотой швейцарский брегет.
– Молодой человек, – произнес он взволнованно, – вы спасли моего Тему от лютой смерти. Я хочу, чтобы эти часы достались вам в память о вашем благородном поступке.
– Простите, Иван Генрихович, но я на службе. Мы не имеем права принимать частные вознаграждения. Я не хочу неприятностей.
Губернский судья пристально посмотрел на него и улыбнулся:
– Молодец! Ценю за честность! – И пожал ему руку. – С такой полицией нам никакие потрясения не страшны!
От больницы до Тобольской было три квартала, и Алексей направился пешком, чтобы поразмыслить на ходу о случившихся событиях. Не прошло еще и двух часов, как Тартищев уехал на совещание к Хворостьянову. Там его ждали с доскональным отчетом о последних событиях.
А перед этим он встретился с агентами, и разговор с ними имел крайне неприятный. Весть о том, что похищенный ребенок был обнаружен в пещере за городом, странным образом мгновенно облетела весь город. Газетчики пронюхали, что в этом деле замешан еврей, и наутро все газеты вышли с огромными кричащими заголовками, которые непомерно взбудоражили горожан.
Сразу же по выходе газет к Тартищеву заявилась делегация из самых уважаемых представителей еврейского общества в городе. Возглавлял ее ювелир Вайтенс.
Евреи низко поклонились Тартищеву. Видно было, что они сильно напуганы. Но Вайтенс пытался сохранить внешнее спокойствие. Правда, дрожащий голос выдавал его неподдельное смятение.
Тем не менее он с большим достоинством обратился к начальнику сыскной полиции:
– Простите, ваше превосходительство господин Тартищев, что мы отвлекаем вас от важных дел, но нижайше просим выслушать нас.
– Прошу покорно присесть, господа, – любезно предложил Тартищев. – Кажется, я знаю, какое дело привело вас ко мне.
– Да, да, – скорбно посмотрел на него Вайтенс, – страшное, непомерно страшное дело. По городу усиленно и не без помощи некоторых газет распускаются слухи, якобы похищение ребенка дело рук евреев. Тем более что еврей задержан у пещеры. Отчего положение усугубилось в несколько раз. Все в панике. Озлобление против нас возрастает. В нескольких лавках уже побили окна, на рынке сожгли две будки сапожников и избили мальчика – разносчика булок. Того гляди, разразится погром. А ведь вам должно быть известно, какой это ужас.
– Известно, – согласился Тартищев. – Я сам из Одессы. И там был похожий случай накануне вашей Пасхи.
– И то были евреи? – осторожно справился Вайтенс.
– Нет, не евреи, – ответил Федор Михайлович. – Но прошу вас, переходите к делу. Что вы от меня хотите?
– Мы знаем, вы – великий человек, господин Тартищев! Только вы один с вашей проницательностью и гениальной прозорливостью в состоянии спасти нас от позора и смерти. – Вайтенс воздел ладони к потолку. – Снимите с нас гнусное обвинение. О, господин Тартищев, мрачные тучи собираются над головами нашего несчастного племени. Сжальтесь над нами, возьмитесь за это дело, и наша благодарность будет безгранична! Оцените ее сами, а мы не постоим за расходами...
– Я вас прошу, – рассердился Тартищев, – чтобы впредь не было никаких разговоров о ценах и благодарностях. Иначе мы распрощаемся. К тому же я должен заявить, что это дело изъяли у полиции. Теперь оно в ведении жандармерии. Обращайтесь к господину Лямпе. Наум Шицель-Боммер, которого мы задержали по подозрению в похищении ребенка, находится сейчас в тюрьме. И мы допуска к нему не имеем.
– Как же так? – Евреи растерянно переглянулись. – Нам сообщили...
– Ничем не могу помочь! – развел руками Тартищев. – Вам должно быть известно, что, помимо похищенного ребенка, в пещере обнаружены два захоронения детей. Сейчас врачи тщательно их исследуют, чтобы сделать заключение, убиты они или умерли своей смертью. Молитесь, господа, чтобы обнаружилось второе.
Вайтенс побелел и схватился за голову.
– Это подвох, чья-то жестокая шутка! – проговорил он, заикаясь, и вдруг грохнулся перед Тартищевым на колени. – Ваше превосходительство! Господин Тартищев! Мы умоляем вас взяться за это дело во имя тех детей, что убил какой-то злодей! Клянемся вам именем бога и святой Торы, клянемся собственными детьми и родителями – у нас не бывает ритуальных убийств! Никогда! Ни накануне Пасхи, ни накануне других праздников.
Тартищев отступил назад, но ювелир подполз к нему на коленях и попытался поцеловать ему руку.
– Встаньте сейчас же, – рассердился Федор Михайлович. – Ведите себя достойно. Не знаю, что получится, но, обещаю вам, мы будем заниматься этими убийствами негласно. Прошу только не слишком об этом болтать! Лучше распространите слух, что я наотрез отказался заниматься розыском. А теперь прощайте, господа. К сожалению, я ограничен во времени.
Сразу же после ухода евреев Федор Михайлович пригласил к себе всех агентов, которые занимались делом о похищении сына губернского судьи. Досталось всем, и весьма прилично. Тартищев не стал выяснять, кто из сыщиков проговорился. Гасить слухи и переубеждать газетчиков – миссия неблагодарная и могла привести к еще худшим последствиям. Требовалось найти способ снять напряжение, которое возрастало с каждым часом, как давление под глухо завинченной крышкой котла. Взрыв мог грянуть в любое мгновение...
В самый разгар страстного, перемежаемого не слишком приличными словами монолога шефа сыскной полиции на пороге его кабинета появился Олябьев. От эксперта привычно несло какими-то лекарствами, формалином и прочей дрянью, но лицо его выражало полнейший восторг и являло собой явный контраст с
