– Ладно, не горячитесь, – произнес Тартищев примиряюще, – рассказывайте, что у вас приключилось? Небось еще один портсигар принесли?
– Нет, не принесли, – вздохнула Молчалина, – но слушайте по порядку. – Она подвинула к себе пепельницу и, не спрашивая разрешения, закурила.
Тартищев терпеливо ждал. Актриса была дамой экзальтированной, временами откровенно бестолковой, но случались и в ее жизни светлые моменты... Наконец она затянулась в последний раз, по-мужски придавила окурок ко дну пепельницы и принялась рассказывать:
– Честно говоря, на успех мы не слишком надеялись. Но сидим, ждем у моря погоды и от нечего делать в крестики-нолики с Борисовым играем. Только на лестнице какой-то шум послышится, я бросаюсь к роялю и принимаюсь вопить гаммы, а Борисов лупить по клавишам. И так почти весь день провели. В тоске и вое. Но ближе к вечеру, где-то час назад, в дверь кто-то позвонил. Силантий взял салфетку с револьвером под мышку и пошел открывать дверь, а мы с Борисовым заголосили что было мочи, не то «Да исправится молитва моя», то ли какую другую ахинею, уже и не помню. Тут в нашу комнату зашел совсем еще молодой человек еврейской наружности и пристально на меня уставился. Тогда я смотрю на Борисова и с этаким томным видом ему говорю:
– Простите, маэстро! Этот юноша, видимо, ко мне!
Борисов засуетился:
– Пожалуйста, пожалуйста, я вам мешать не буду! – и вышел из комнаты.
А я спрашиваю еврейчика:
– Что вам угодно, мосье?
Он голову склонил:
– Вы случайно не госпожа Молчалина?
Я подтверждаю, что да, госпожа Молчалина собственной персоной.
Тогда он уточняет:
– Это вы дали объявления в газетах об утерянном портсигаре?
Я вскочила на ноги и со всей радостью, на которую была способна в тот миг, вскрикиваю:
– Боже! Неужто вы принесли его?
– Нет, я его не принес. Но точно знаю, у кого он находится...
В этом месте своего рассказа актриса капризно надула губы и сердито вздернула плечиком, вероятно, так же, как при разговоре с молодым человеком.
– И что же, вы выяснили, у кого находится портсигар? – спросил у нее Тартищев.
– Сначала я попросила его самым подробнейшим образом описать дорогой моему сердцу сувенир. И он очень старательно мою просьбу исполнил, не забыл даже про имя «Надя» и сердечко со стрелой. Это ясно подтвердило, что он не врет и, несомненно, держал портсигар в руках. «Да, – говорю я ему, – это, кажется, действительно мой портсигар. Скажите, где он сейчас?» Но еврейчик в ответ засмеялся: «Уй, нет, мадаменька! Разве можно так сразу сказать? Сначала деньги заплатите...» Пришлось звать «маэстро» и Силантия. Они тут же появились в комнате с «браунингами» в руках. Словом, надели мы на него наручники и привезли к вам.
– Кто он такой? По столу приводов проверили?
– Назвался Александром Шулевичем, православным евреем, учеником часовых дел мастера Аксенова, чья мастерская находится на Покровской горе. У Колупаева на него никаких данных не оказалось. Вероятно, под судом еще не успел побывать.
– Ну, ведите сюда этого
Через несколько секунд перед ним предстал трясущийся от страха еврейский юноша, почти мальчик, с красными, заплаканными глазами.
– Ну что, влип, братец, в историю? – справился у него почти ласково Тартищев.
Шулевич нервно дернул щекой, затравленно посмотрел на начальника сыскной полиции и вдруг заговорил торопливо, глотая окончания слов и слегка картавя, отчего слова его, казалось, выщелкивались точно горошины из сухого стручка и рассыпались по полу.
– Уй, господин начальник! Ваше высокопревосходительство! За ради бога отпустите меня в сей момент! Я вот ни на столечко не виноват. – Шулевич чиркнул ногтем большого пальца по самому кончику мизинца. – Разве вот такую капелюшечку всего! Я смирный, бедный еврей! Живу себе тихо, никому горя не делаю! Ну, конечно, хотел сделать маленький гешефт! Совсем крохотный! – И, сблизив большой и указательный пальцы, он наглядно изобразил незначительность гешефта. – Что здесь такого? – Он с недоумением посмотрел на Тартищева. – Мадам ведь за хвост не тянули предложить сто рублей. И я хотел все по- честному...
– Я тебе верю, – сказал Тартищев, – только портсигар, который ты столь подробно описал госпоже Молчалиной, принадлежал недавно убитому господину. И был, к слову, найден в день убийства. – Федор Михайлович извлек из стола портсигар и показал Шулевичу. – Узнаешь?
– Узнаю, – произнес он разочарованно, но уже без прежнего испуга. – Значит, пропал гешефт? Без меня портсигар отыскали?
– Получается, что без тебя, – согласился Тартищев и указал еврейчику на стул. – Присаживайтесь, Шулевич, и рассказывайте, откуда вы узнали о нацарапанном внутри имени «Надя» и сердечке со стрелой? Выходит, держали портсигар в руках? Неужто вы и вправду убили этого человека – хозяина портсигара?
– Уй, – взвился на стуле Шулевич, – не говорите, ваше сиятельство, такие ужасы! Разве Шулевич похож на убийцу? Фуй, фэ! – Он схватился за голову. – Убить человека? Это ведь кошмар! Светопреставление! Я в бога верую! И расскажу вам все, все, без утайки! – Он истово перекрестился на портрет государя императора, висевший на стене за широкой спиной Тартищева, и, закатив глаза, что-то быстро прошептал дрожащими губами, вероятно молитву.
– Рассказывай. – Тартищев пододвинул к себе бумаги. – Если есть что рассказывать.
Подпрыгивая на стуле от возбуждения и захлебываясь слюной и словами, Шулевич торопливо заговорил, сопровождая каждое слово невероятной жестикуляцией.
– Сегодня я прочел в утренней газете объявление про портсигар, и словно гвоздь мне в живот воткнулся. Неделю назад я точно такой же портсигар видел у хорошего знакомого моего хозяина. Он еще хвастался, что это задаток, который ему за одно выгодное дельце предложили. Я спросил, что за дельце, но он ответил, что не моего, мол, ума дело, но позволил мне заполнить портсигар папиросами. Он мне очень понравился, и я его внимательно рассмотрел. Отсюда я знаю про имя и про сердечко.
– Какими папиросами ты его заполнил?
– Папиросы «Мемфис». В желтой коробке с золотым уголком. Василий одни их и курит. Откуда только деньги на такие дорогие папиросы берет? Нигде не служит, а костюмы и рубахи на заказ шьет. Хозяин всякий раз удивляется, когда его в обновках видит. Сам-то он едва концы с концами сводит. А Васька его в трактир погулять водит и с собой водку частенько приносит. Но я, ваше высокопревосходительство, водку с ними и ни с кем другим не пью. Да и зачем бедному еврею пить водку, если жизнь и так горькая?
– Это ты правильно рассуждаешь, – похвалил еврейчика Тартищев, – но не отвлекайся. У этого Васьки фамилия есть, наверно?
– Конечно, есть! Теофилов, – сообщил Шулевич как само собой разумеющееся. – Он и сейчас у хозяина отирается. Только на улицу не выходит, и портсигара я у него больше не видел. Он с утра еще, до того, как газету принесли, за папиросами меня посылал, но в портсигар их не переложил. Если что, я бы обязательно заметил.
– А объявление в газете он читал?
– Нет, газету я припрятал. Зачем ему мой маленький гешефт, если он в карманах бриллианты носит?
– Бриллианты? – поперхнулся от неожиданности Тартищев. – Что ж, так и носит?
– Как родной маме клянусь! – Шулевич опять перекрестился на государя. – На месте сгореть, если соврал!
– Откуда тебе знать, настоящие они или просто стекляшки? – усмехнулся Тартищев.
– А что ж тогда Васька их в слободе за заставой у матушки своей спрятал? Стал бы он таиться да со стекляшками возиться? – вполне резонно спросил Шулевич и с торжеством посмотрел на Тартищева.
